Составитель Сергей Чекмаев - Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову

– Чего там? – спрашивал кто–нибудь.

Миха не отвечал, только хмыкал многозначительно и опять брался за финку. Стена была на удивление крепкая.

Коля Карнаухов, за свое пристрастие к рисованию давно уже получивший кличку Худо, взялся доделывать неделю назад брошенную картину: в циклопическом масштабе он воспроизводил на стене картинку с пачки сигарет «Шипка».

– Не туда ты, Коля, пошел учиться, – пропыхтел Иван Панин, отжимаясь на кулаках в узком проходе меж кроватей.

– Ты, кажется, тоже, – сказал Коля, увлеченно штрихуя выцветшие обои шариковой ручкой.

Димка Юреев, с первого курса прозванный Пионером, читал «Малую землю». Он карандашом делал в книге какие–то пометки и досадливо поглядывал то в залитое дождем окно, то на тусклую лампочку, окруженную липкими спиралями мухоловок, – света было слишком мало, а у него и без того были проблемы со зрением.

– А я Маринке мышь подложил, – громко сказал Серега Цаплин. Все посмотрели на него, не понимая, о чем он говорит.

– Под крыльцом мышь дохлая валялась, – пояснил Серега. – А Маринка сапоги на веранде оставила. Ну я туда и бросил. – Он ухмыльнулся.

– Ты как ребенок, – сказал Иван Панин и захрустел пальцами – будто хворост ломал.

– Она же мышей боится, – одобрительно сказал Миха Приемышев.

– Ну да, – кивнул довольный Серега.

В трехлитровой банке, стоящей на подоконнике, бурно закипела вода. Коля Карнаухов оставил рисование, выдернул из розетки провода, вытащил из банки кипятильник, сделанный из половинок бритвенных лезвий, спичек и ниток, спрятал его под матрас. Зубами надорвав пачку грузинского чая, щедро сыпанул в кипяток заварку.

– На ужин что будет? – оторвавшись от книжки, спросил Димка. – Опять картошка?

– Девчонки макароны по–флотски обещали, – сказал Коля.

– Макароны по–скотски, – попытался пошутить Серега. Никто не засмеялся.

– Надоело все, – сказал Миха. – Домой хочу. Мне Юрай Хип обещали достать.

– Чего? – спросил Коля, мешая чай прикрученной к ивовому прутку ложкой. – Это джинсы, что ли, такие?

– Э–э! – махнул рукой Миха. – Дяревня!

– А на танцах «Аббу» включали, – как бы между прочим сказал Серега. – И «Бони Эм». Вот тебе и дяревня. А девчонки – ммм!.. Кровь с молоком, не то что наши.

– Наши тоже ничего, – возразил Иван и сел на угол кровати.

Они уже были готовы завести обычный вечерний разговор, обсуждая одногруппниц, как вдруг за дверью кто–то истошно завизжал.

Все вскочили.

– Маринка, – опознал Иван.

– Мышь! – радостно догадался Серега.

* * *

Марина Хадасевич стояла на столе, едва не упираясь головой в потолок веранды, крепко держала в правой руке левый сапог, будто душила его, и, закатив глаза, долго и непрерывно визжала – удивительно, но воздух в ее легких никак не кончался.

– Во дура, – сказал Серега.

Вообще–то Марина Хадасевич была умницей. Красоты ей тоже было не занимать. Спортсменка и комсомолка, она была племянницей какой–то невеликой шишки из горкома – вот только за это Серега ее и невзлюбил.

– Это ты! – воскликнула забравшаяся на лавку Света Горина. Она, вообще–то, мышей почти не боялась, но очень уж страшно визжала Маринка.

– Что – «я»? – изобразил недоумение Серега.

– Ты сунул! – Света спрыгнула с лавки, шагнула к улыбающимся и немного растерянным парням, подпирая бока руками. Светка на расправу была скорая, подруг в обиду она не давала, а удар у нее был крепкий – это многие уже на себе испытали. – Ты сунул! Я знаю! – Она была вне себя. – Это ты дурак! А если бы она ее укусила?! Может, она бешеная?! Или чумная!

– Мертвые не кусаются, – скрипучим голосом проговорил ухмыляющийся Серега.

Визг прекратился – у побледневшей Марины Хадасевич наконец–то кончилось дыхание. Она булькнула горлом, широко замахнулась и швырнула сапог в Серегу, но попала в стоящего рядом Димку.

– Она точно бешеная! – выкрикнула Света Горина. – Она на полтора метра выпрыгнула! Маринке в лицо почти!

– Погоди, Свет… – Вперед выступил нахмурившийся Иван. В руке он держал нунчаки. – Кто выпрыгнул? Мышь?

– Да! Мышь ваша вонючая!

– Она же дохлая была. – Иван повернулся к лыбящемуся Сереге. – Ты говорил вроде, что она дохлая.

– Ну! – кивнул тот. – Дохлая. Под крыльцом валялась.

– Да вон же она! – воскликнула Светка, чуть присев и тыча пальцем в угол, где стоял сноп привезенных Петровичем вил. – Вон! Прямо на вас смотрит!

Марина Хадасевич опять взвизгнула, завопила, размахивая руками:

– Уберите, уберите ее!

Мышь действительно смотрела на скучившихся парней и даже не думала прятаться. Выглядела она жутковато: встрепанная, полинявшая, с мутными бусинками выпученных глаз – неудивительно, что Серега принял ее за мертвую.

– Она дохлая была, – еще раз сказал Серега. – Я ее за хвост брал, она не шевелилась.

– Маринкин сапог ее оживил, – хихикнув, сказал Вовка. – В наших потниках живая мышь сдохнет, а в Маринкиных дохлая оживает!

– Дураки, – сказала Светка. – Уберите ее отсюда.

– Пускай Серега убирает, – сказал Миха Приемышев, опасливо глядя на крохотного грызуна, будто к прыжку изготовившегося, – а ну как эта мышь действительно бешеная?

– Дверь откройте, сама убежит, – посоветовал Серега.

Среди парней возникла небольшая заминка. Пошумев и потолкавшись, они все же выпихнули вперед Димку Юреева. Тот, прикрываясь «Малой землей» и не сводя глаз с места, где затаился подозрительный грызун, бочком прокрался к двери и приоткрыл ее.

– Кыш! – крикнул Вовка.

Света Горина хлопнула в ладоши.

Коля Карнаухов топнул ногой.

И мышь кинулась. Но не к уличной двери, как все ждали, а к ватаге парней. Расстояние в три метра она преодолела за полсекунды. И скакнула – метра на полтора в высоту, явно метя в Серегины пальцы. Она точно вцепилась бы в них зубами, если бы не реакция Ивана: нунчаки, сработанные из черенка лопаты, с гудением рассекли воздух и смачно сшибли взбесившуюся мышь, вышвырнув ее точно в приоткрытую дверь.

Иван потом целых два дня гордился этим точным ударом, не признаваясь, что все, в общем–то, у него получилось случайно.

А Димка Юреев, мимо которого пролетела мышь, потом весь вечер клялся, что нунчаки ее не убили, что она была живая и в полете крутила хвостом, башкой и дергала лапами.

Ему, конечно же, не верили.

Целых два дня.

* * *

Дожди не прекращались; небо лишь изредка прояснялось, но даже тогда по нему, источая морось, ползли обрывки низких серых туч, похожие на пласты разбухшей гнилой мешковины. Работа на поле превратилась в сущее мучение. Копать картошку вилами умели немногие, так что к концу первого дня практически у всех ладони были стерты до кровавых мозолей. Бородатый доцент Борисыч, глядя на муки подопечных, сам предложил сократить рабочий день до пяти часов, а обеденное время увеличить на два часа. Установленные бригадиром нормы, конечно же, никто не выполнял. Да он, судя по всему, на это и не рассчитывал – техника в поле не шла, так что Петрович был благодарен студентам и за ту малость, что они успевали сделать. Впрочем, все благодарности суровый бригадир держал при себе и, заглядывая в стоящую на краю поля полупустую телегу, каждый раз журил доцента Борисыча и Димку Юреева за срыв всех возможных сроков и обязательств.