Составитель Сергей Чекмаев - Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову

В четверг утром бригадир на поле не появился, и потому, когда вечером на тропке, идущей от деревни к полю, замаячила сутуловатая фигура, все решили, что это идет к ним изменивший своим обычным привычкам Петрович. Дождь как раз стих, и собравшиеся у телеги парни пытались развести небольшой костерок, чтобы у огня высмолить по сигаретке, чуть обсушиться, набрать картошки на завтрашний обед и наконец–то отправиться в барак. Неожиданное появление бригадира могло порушить все их планы; неудивительно, что они напряглись, когда заметили направляющегося к ним человека. И немного расслабились, разглядев, что это не Петрович, а кто–то другой.

– Доброго здоровьица, – издалека приветствовал их гость.

Ему ответили нестройно, осторожно.

Бородатый доцент Борисыч выбрался из–под телеги, отряхивая с колен и бедер соломенную труху. На всякий случай развернул тетрадку, в которой вел учет собранной картошки.

– Здравствуйте.

– Зябко нынче, – сказал гость и присел на корточки перед сложенным костерком, от которого, кроме едкого дыма, проку пока не было. – В такую погоду добрый хозяин пса из дома не выгонит… – Он аккуратно разворошил прутья, чуть приподнял их, сунул в угольки свернутый кульком обрывок газеты, откинул в сторону мокрые сучки, поправил локон бересты, прикрыл заскорузлыми ладонями поднимающийся огонек. Сказал задумчиво, важно:

– А с другой стороны, урожай тоже как–то убирать нужно.

– Вы, извините, кто? – спросил, немного смущаясь, доцент Борисыч.

– Степан Михайлович я. Живу тут.

– «Тут» – это в Росцыно?

– Ну да… На краю…

Костер разгорелся, и Степан Михайлович, улыбнувшись, выпрямился и убрал из огня ладони.

– Я к вам, ребятки, по делу зашел, – сказал он, присаживаясь на перевернутое ведро и подобранной щепкой сковыривая с сапог налипшую грязь. – Я тут, как бы, за порядком слежу. И у меня тут, как бы, пара вопросов к вам есть…

На студентов он не смотрел, а вот они во все глаза на него пялились, очень уж колоритен был гость. Седой, морщинистый лицом, неопрятной сизой щетиной заросший – на вид ему можно было дать лет семьдесят, но держался он как пятидесятилетний здоровый мужик – не сутулился, по–стариковски мелко не суетился, губами не шамкал; чувствовалось, что и в руках у него сила есть, и с головой все в порядке. Возможно, был он когда–то военным – слышалось нечто такое в его манере говорить, да и кутался он не в фуфайку какую–нибудь, а в потертый армейский плащ.

– Вы, ребятки, небось по грибы ходите, – продолжал Степан Михайлович, будто сам с собой разговаривая. – Девчонок, чай, по округе гуляете. В деревни соседние короткими дорогами бегаете. Может, на рыбалку кто, было дело, надумал, у нас тут речки небольшие, но все с рыбой.

Он не спрашивал, он утверждал. Спорить с ним никто не собирался, так что все молчали, ждали, что будет дальше.

– И хочу я у вас поинтересоваться вот чего… – Степан Михайлович дочистил сапоги, бросил щепку в огонь и только теперь внимательно заглянул в лица собравшихся полукругом студентов. – Не видали ли вы где скотины дохлой? Тут случай такой: один дурачок из соседнего совхоза приворотил к нам прицеп со скотом и вывалил, сам уже не помнит где. Пьяный же, да и ночью дело было – кто б ему днем–то разрешил? А? Не встречали?

– Нет, – сказал доцент Борисыч. – Скотины не видали.

– Не видали, – торопливо подтвердил Димка Юреев.

– Жаль, – помолчав минуту, сказал Степан Михайлович. – А я уже с ног сбился, разыскивая.

– А зачем вам скотина эта? – как бы не очень–то и интересуясь, спросил Серега Цаплин.

– То–то и оно, что мне она совершенно ни к чему, – ответил Степан Михайлович и легко поднялся на ноги. От резкого движения полы армейского плаща разошлись, и кое–кто успел заметить блеск тяжелого длинного клинка, висящего у старика на поясе.

– Если вдруг что–то встретите, – сказал Степан Михайлович, поправляя одежу, – сейчас же сообщите мне. Я в крайней избе живу, что на въезде в деревню. Мой дом тут, как бы, один такой – ну знаете небось.

– Сообщим обязательно, – сказал Иван Панин и украдкой показал кулак открывшему было рот Михе Приемышеву.

Парни давно уже договорились меж собой, что про скотомогильник и про случившуюся там аварию они и слова никому не скажут, и намека не сделают. Ну а если объявится милиция, тогда, понятное дело, всем надо будет держаться одной версии: да, была драка, и от трактора бежали, но что кто–то где–то перевернулся – вот только сейчас услыхали, честное комсомольское, истинный крест!

Степан Михайлович ушел, и опять начался дождь. Костер погас почти сразу, но на это никто не обратил внимания. Все торопились домой, выбирали картошку на еду – чтоб была поровней и почище.

– Вы ничего не хотите мне рассказать? – спросил бородатый доцент Борисыч, химическим карандашом помечая в своей тетради, сколько ведер совхозной картошки будет унесено с поля.

– Нет, Борис Борисович, – почему–то вздохнув, сказал Коля Карнаухов. – Нечего рассказывать. Все нормально.

– Все нормально, – подтвердил Димка Юреев и вспомнил, как мимо его лица пролетела пережившая удар нунчаков мышь.

Она не выглядела нормальной.

Ну вот совсем.

* * *

В тот вечер, возвращаясь с поля, ребята видели нечто странное. На краю деревни за огородами какая–то рослая хмурая старуха, одетая во все черное, жгла связанных пучком куриц. Бедные птицы бились в мокрой траве, охваченные огнем, а бабка брызгала на них керосином и что–то приговаривала, будто каркала.

* * *

Коля Карнаухов проснулся посреди ночи. Точного времени он не знал, но чувствовал, что сейчас самая глухая пора – часа два или три. В брюхе крутило и постреливало – видимо, выпитое в ужин молоко действительно было кислое. Коля обхватил живот руками и перевернулся на другой бок, надеясь опять заснуть, но резь лишь усилилась, а бурление в кишках сделалось совсем уж неприличным. Коля негромко застонал и сел в постели, хлопая глазами и пытаясь хоть что–нибудь разобрать в темноте.

– Вольдемар, – тихонько позвал он соседа.

Хозяин фонарика и батареек спал.

– Серж, – чуть слышно окликнул Коля приятеля.

Серега дрых, как убитый.

В окна мягко постукивал дождь. Справа кто–то громко посапывал – кажется, Димка. В дальнем углу натужно храпел и булькал Миха Приемышев – опять небось башку неудобно запрокинул, вот и давится.

Коля, зажавшись, перетерпел приступ рези и спустил ноги на пол. Нашарил спички на тумбочке. Ощупью отыскал под койкой холодные и влажные внутри сапоги. Обулся, содрогаясь. Накинул на плечи ватник с инвентарным номером на спине. Чиркнул спичкой, поднял огонек повыше, проверяя, свободен ли путь к двери. Поежился, представив, как побежит темной улицей к дощатому сортиру – слева мокрые кусты стеной, справа жухлая крапива в человеческий рост.