Составитель Сергей Чекмаев - Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову

– Зина! Не выходи, слышишь! Ни в коем случае не выходи!

Голос майора раскатывается по всему зданию. Некробы в ответ поднимают жуткий вой. Спустя какое–то время сверху доносится:

– Я поняла! Поняла!

…Оббитая железом дверь и сваренная из ребристой арматуры решетка отделяют нас от коридора. Некробы бьются в металл, царапают его ногтями. Мы сидим на полу. Столами, стульями, двумя сейфами завалены окна. Там тоже есть решетки, но лучше подстраховаться. Некробы уже разбили стекла, и теперь мы отчетливо слышим их хриплое ворчание. Все понимают, что положение наше аховое. В сущности, наша смерть – всего лишь дело времени. У нас нет еды, воды и мало патронов. К генератору не прорваться. Отважная девушка Зина Цыплакова тоже обречена.

Пархоменко, глотнув коньяка, передает бутылку по кругу, закуривает «беломорину» и смотрит на Боровикова.

– Слышь, дорогой товарищ подполковник, ты бы хоть рассказал нам напоследок, откуда вся эта дрянь?

Боровиков угрюмо сопит. Галиуллин подтягивает к себе автомат – ему явно не понравился фамильярный тон Пархоменко. Военком неожиданно поддерживает капитана:

– В самом деле, товарищ подполковник! Обидно умирать вот так, в неведении. Все равно мы никому ничего не расскажем.

Некробы рвут решетку. В дверь бьют чем–то тяжелым.

– Хрен с вами, – кивает Боровиков. – Дай–ка папиросу, капитан.

Он закуривает, выпускает в потолок струю сизого дыма и начинает говорить:

– Началось все в конце пятидесятых. Тогда повсюду целину пахали, ну, в свете решений партии и правительства по обеспечению продовольственной безопасности Союза. В общем, зацепили плугом древнее захоронение. Хазарское, что ли? Не помню. Там и оказалась эта ерунда. Активная протоплазма. При попадании в организм человека мгновенно перестраивает клеточную структуру. И все, ты уже не хомо–сапиенс, а некроб. Некробиотическая форма жизни. Безмозглое – или ограниченно разумное, научники так и не разобрались – существо, у которого лишь одно желание: терзать все живое вокруг. Поначалу их мало было. Механизатор, ну, тот, которого первым заразило, добрался до полевого стана. А там бригада, четверо мужиков и девчонка–повариха. В общем, все они того… Отследили их на подходе к деревне, но остановить не смогли. Теперь там закрытая зона и институт по изучению некробов.

– А чего их изучать–то? Их сжигать надо. Этим, как его… напалмом, как американцы во Вьетнаме, – подает голос военком.

– Сжигать – это не наш метод, – усмехается Пархоменко. – Мы все должны поставить на службу победившему классу, так, товарищ подполковник?

– Так, капитан, – Боровиков щелчком отбрасывает окурок в угол.

– А какой от этих уродов прок? – спрашиваю я.

– Небось неубиваемых солдат хотели сделать, – Пархоменко достает новую папиросу.

Боровиков с Галиуллиным переглядываются.

– Бери выше, капитан. Не солдат, а командиров. Бессмертных руководителей.

– Вечное Политбюро?! – смеется Пархоменко. – Кощеев, только без роковых яиц? Вот же ж вы мудаки, а!

Галиуллин вскидывает автомат:

– Товарищ подполковник!

– Оставь, старлей. Все, конец. Просрали мы нашу работу – и жизнь тоже. Капитан прав – мудаки. Эту заразу надо было под десять метров бетона загнать и подземным ядерным взрывом уничтожить. Надеюсь, те, кто придет убираться за нами, так и сделают. Если успеют. Если некробы не расползутся по всей стране. Эх, вызвать бы авиацию! Сидим тут, как вши подмышкой…

И тогда я встаю и поднимаю пулемет.

– Открывай, – приказываю военкому. – Ну! Хватит базарить. Будем прорываться к генератору.

Майор трясущимися руками отпирает замок. Я стволом распахиваю дверь и сквозь решетку разношу головы вцепившихся в арматуру некробов. Они лопаются, точно перезрелые арбузы. На лицо мне летят брызги, пороховую гарь перебивает острая гнилостная вонь.

Все, площадка возле двери расчищена. Теперь нужно проделать обратный путь через коридор в фойе. Я иду первым, короткими, по три патрона, очередями опрокидывая прущих навстречу некробов. Когда кончатся патроны – а это случится очень скоро, – я перехвачу РПК за ствол и начну бить умрунов прикладом. Потом в ход пойдут кулаки, ботинки, зубы… Но мы прорвемся к этому гребаному генератору! Мы должны. Как там поется в песне? «Это нужно не мертвым, это нужно живым».

Пархоменко и военком идут чуть сзади. Их автоматы время от времени гавкают, разнося головы тех некробов, что упустил я.

Мы – идем. Медленно, оскальзываясь в сукровице, заливающей коридор, отпихивая в стороны обезглавленных умрунов, жадно шарящих руками вокруг себя. Нам больше не страшно умереть. У нас теперь другой страх – не суметь вызвать подмогу.

Вот и фойе. Оно заполнено воющими некробами. Я что–то ору, кидаясь вперед. Пархоменко матерится. Военком визжит. И вдруг в звуки боя вплетается странное посвистывание – и звон стали.

– Стой, сержант! – кричит сзади Боровиков. – Стой, это группа зачистки! Это наши! Слава богу, успели!

Я вижу за спинами умрунов силуэты людей в странных защитных костюмах. Они похожи на древних воинов, закованных в доспехи. На головах глухие шлемы с узкими прорезями. В руках у этих ребят настоящие сабли. Орудуют они ими на загляденье. Сабля – самое, пожалуй, эффективное оружие против некробов. Это становится ясно, едва только я вижу, как лихо, сноровисто группа зачистки пробивается к нам. Вжик, вжик! – и тела некробов разваливаются на части.

Боровиков подбегает ко мне, вырывает из рук пулемет.

– Все, ситуация под контролем! Остановись! Нас выведут отсюда!

– Нас?! А остальных? А город?

– Потом! Я приказываю! – ревет Боровиков.

И тут Пархоменко, страшно оскалясь, бьет подполковника кулаком в челюсть. Боровиков отлетает к стене, натыкается лицом на перевернутый стул со сломанной ножкой, вскрикивает. Галиуллин вскидывает автомат и стреляет капитану в спину. Пархоменко падает рядом с Боровиковым. Военком хватается за ствол автомата старлея, пытается вырвать его из рук – и получает пулю в живот.

Я поднимаю РПК и, целясь в Галиуллина, нажимаю на спуск. Но – судьба! – следует только сухой щелчок затвора. У меня кончились патроны.

Последнее, что помню, – удар сзади по голове. Наверное, это кто–то из группы зачистки…

8

Запись оборвалась – закончилась пленка. Ее прозрачный хвостик прошелестел по роликам, и магнитофон выключился. Синявин встал, подошел к окну, нашаривая в кармане сигареты. Он смотрел на заснеженное поле, пологий холм и дорогу, уходящую за взлобок. Там, на самом верху, стояла бетонная стела – колосья пшеницы обрамляли герб, на котором белая чайка косо парила над схематично изображенной волной. Буквы названия города были тщательно закрашены, но издали прекрасно читались даже сквозь краску: «Средневолжск».