Эра Сопина - Печаль Алконоста

не боги, и сам ты – не бог,

а иначе сумел бы спасти отца

своего от смерти. Да и сам ты смертен.

Рассвирепел Нимрод.

– Довольно твоих нравоучений!

Бросьте его в огонь!

Повели Абрама на казнь двенадцать

стражей. Но никто не смог приблизиться

к огню. На них загорелись одежды,

и верёвки на Абраме. Стражники

сгорели, а Абрама огонь не тронул.

Тогда князь тьмы Мастема

соорудил катапульту, привязали к

ней Абрама, чтобы кинуть его в огонь.

Но воззвал к Всевышнему Абрам, и пламя

угасло, не причинив юноше зла. Невредимым

сошёл с костра Абрам, а на брёвнах показались

зелёные листья и зацвели цветы...

– И что, я правда с Инквизитором пила чай? – я так разволновалась, что этот нелепый вопрос сорвался с моих губ.

– Нет, нет! Тебя не было на казни! – Алиса хотела будто показать мою невиновность.

– Но где же я была? – я уже не могла прекратить этот странный и нелепый разговор.

– Я не знаю... – растерялась моя нынешняя дочь.

Она замолчала, вытерла слёзы. Казалось, тяжкий камень упал с её души. Она встала с колен и присела на краешек постели.

– А что ты дальше увидела? – теперь я не могла успокоиться.

– Ничего, – скучно сказала моя дочь. – Можно я пойду спать?

Она что, издевается надо мной?! Наговорила мне таких бредней, разбередила мой сон, а теперь зевает.

Я с ехидством заметила:

– Это – стекло! Ты не смогла его разбить... Иди, дорогая, спи.

Алиса встрепенулась.

– А что же ты не спросишь о Валерии?

– Что о нём спрашивать? Он тогда был инквизитором, теперь кагэбистом... А мне – палачом.

– Ты разве не поняла, что ему давался шанс исправиться?

– То есть? – недоумевала я. – Разве не послан он мне за мои грехи, о которых я ещё не узнала от тебя? Может, я была гулящей девкой, а не вдовой учёного? Ты просто постеснялась сказать всю правду обо мне.

– Дело не в тебе, а в моём отце и твоём сыне. Знаешь, когда мне было года три-четыре, он меня хотел утопить в ванной...

– Ты точно, сошла с ума, – отмахнулась я.

– Правда! Я плескалась, он вошёл. Ты ушла за чистыми полотенцами. Мама, он так взглянул на меня! Я ребёнком почувствовала в нём какой-то зверский инстинкт. Он взял меня за плечи. Я заорала. Тут вошла ты.

– Бред! У тебя бред! Ты знаешь, как он тебя любил, пока жили мы вместе! Соседка Алёна не верила, что мы расходимся: «Он же так любит Алису, как он будет без неё жить?» А тут выдумываешь.

– Думай, как хочешь. Я тебе рассказываю то, что я ощутила. Помнишь, вы тогда поругались с ним из-за того, что ты подумала, будто он...

– Да, да. Я подумала, что он добавил горячей воды, и ты обожглась.

– Но он не включал воду...

– Ну, а почему Лёша меня ненавидит? – спросила я о наболевшем, что обозначилось резко в последние месяцы.

– Он страдал на костре по твоей вине – так он думает.

– Кто думает? Разве он знает об этом твоём... – мне хотелось сказать «бреде», но я подобрала другое: – ...Видении?

– Узнает. Со временем. Может, это ему ещё раньше открылось, поэтому он тебя перестал любить.

– Тогда он тоже должен знать, что меня не было на балконе...

– Он этого не успел узнать. Он умер в муках, думая о том, что ему сказал палач...

– Господи! Эти палачи! И тогда, в средневековье, и теперь находятся такие доброжелатели. Скажут гадость и довольны, что они лучше того, о ком они говорят плохо. Пока умный человек поймёт, что это сплетня, тот, кого оклеветали, умрёт... Видишь, Лёша сгорел на костре, а правды так и не узнал...

Теперь у меня заблестели на глазах слёзы. Алиса опять оживилась. Она будто вспомнила главное, что должна была сказать.

– Ты теперь понимаешь, почему Инквизитору в этой жизни выпало быть твоим мужем, отцом Лёшки и моим. Только не могу понять, зачем он меня хотел утопить.

– Может, хоть это и бред, но он в тебе видит укор своей совести? Он же тебя пытал?

– Ты хочешь сказать, что больную совесть надо топить, а не отрабатывать?

– Он тебя очень любил. И так отрабатывал свою совесть...

– Думаю, он в этой жизни очень далеко продвинулся. Такой прогресс. Сандра, сожженная им на костре – теперь его сын. Тебя он добивался, ты теперь его жена. Он тогда нам всем причинил зло. Вот Бог его послал отрабатывать карму. Мы все стали его семьёй, он должен был всех нас любить.

– Так поначалу оно и было. Он любил меня, Лёшу, тебя... – я не могла этого забыть, перечисляла медленно, словно речка тихо текла.

Воспоминания всплывали в памяти и несли слова мои по воде реки Времени. Но будто ушат ледяной воды вылился на меня.

– Доча, так он же опять повторил тот путь. Служил в КГБ, чем тебе не инквизитор? Бросил нашу семью, нашёл одну, потом ещё одну. Тогда он блудливым котом был и теперь такой же. Тогда вам горе причинил, и теперь вас предал...

– Нет, мамочка, что ни говори, а в этой жизни он людей не пытал, на костре не сжигал. Бог удовлетворил его притязания на тебя и сделал его женой. Но как же прочно сидит в нём его негатив. Эта его тяга властвовать людьми...

– Да какая там власть? Когда это Валера был у власти?

– А КГБ – не власть, по-твоему?

– Знаешь, не без того, конечно, но больше он туда пошёл из-за материальных благ. Разве можно за это осуждать. Ты, может, не помнишь, но тогда все так хотели пристроиться: чтобы пайки были, проезд бесплатный, путёвки в санатории...

Я замолчала, вспоминая, какие же блага получала наша семья от КГБ. Нет, муж был таким человеком, что никаких благ мы в доме не видели.

– А, может, это я виновата, что он меня бросил?

– Так, скорее, всего он и думает. Но наши мысли не могут быть оправданием наших плохих поступков!

– Что ты меня мучаешь? Скажи, кем я была в той жизни?

– Просто одинокой женщиной, матерью Сандры.

– За что мне это одиночество: и тогда, и теперь?..

– А ты повспоминай, может, что и вспомнишь. Мне тебе нечего добавить. – Дочь отправилась спать...

А я стала вспоминать.

Дурную траву – с поля вон.

Плети дурмана обходила я десятой дорогой. Он рос за плетнём у Тишки, и его дети, которых было человек десять – точно, никто не позаривался на эту траву. Им и в голову прийти не могло как-то с нею расправиться. А мне очень хотелось её вырвать, уничтожить. Я уже начиталась книжек о растениях и знала, что это очень ядовитые кусты. А дети Тишки, наверное, не знали.

Дурман! Меня и слово-то пугало. А запах его – такой мерзкий от яда в нём захороненном. Не пойму, почему у меня были такие, неприязненные, отношения с этим растением. Вот недолюбливала я его, и очень хотелось его уничтожить, но боялась даже к листу его дотронуться. А оно ко мне тоже не сильно в друзья навязывалось и отпугивало своим ядовитым духом, висящими среди резной листвы колючими зелёными «яйцами» с мелкими маковыми семенами, длинными плетущимися стеблями. Только тронь! Будет худо!