Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

Но далеко был рай праведников, и еще дальше — трон Девы Марии. Душа Теобальдо сжалась в страхе, и беспредельный ужас овладел им. Вечное одиночество, вечное безмолвие царят в этих пространствах, которые ведут к таинственному храму Бога. Время от времени Теобальдо хлестал по лицу порыв воздуха, холодного и неотвратимого, как лезвие кинжала, он вздымал его волосы и проникал до мозга костей, порыв, подобный тем, о которых пророки говорят как о предвещающих приближение Святого Духа.

Наконец Теобальдо прибыл к месту, где, как ему почудилось, он различил глухой шум, сравнимый только с далеким гулом пчелиного роя, в осенние дни кружащего вокруг последних цветов.

Он оказался в фантастических местах, куда стекаются все ритмы земли, звуки, которые, как мы считаем, улетучиваются, слова, которые, как мы полагаем, пропадают в воздухе, жалобы, которые, как мы думаем, никто не слышит.

Здесь, в гармоничном круге, парят просьбы детей, молитвы девственниц, псалмы отшельников, заклинания униженных, целомудренные слова чистых сердцем, смиренные жалобы страдающих, крики мучающихся, гимны надеющихся. Теобальдо услышал среди всех этих голосов, трепещущих в светлом эфире, голос своей матери, которая молила Бога за него; но он не услышал своего собственного голоса.

Затем его слух разноголосым шумом ранили тысячи и тысячи грубых проклятий, мстительных криков, песнопений во время оргий, лживых слов, бессильных угроз и святотатственных клятв.

Теобальдо пересек второй круг с быстротой метеора, пронзающего небо летним вечером, — только бы не слышать своего голоса, который вибрировал там, громоподобный, перекрывающий остальные голоса этого адского концерта.

— Я не верю в Бога! Не верю в Бога! — твердил его голос, мечущийся в океане проклятий.

И Теобальдо поверил в Бога.

Он оставил позади все эти сферы и промчался сквозь другие необъятные пространства, полные ужасных видений, которые ни он не мог понять, ни я не умею постичь, и прибыл он наконец к последнему кругу небесной спирали, где трехкрылые серафимы поклоняются Богу, закрыв лицо свое крылами и простершись у Его ног.

Теобальдо захотел посмотреть на Него.

Огненное дыхание обожгло ему лицо, море света ослепило глаза, страшный гром прогрохотал в ушах, и, сброшенный с коня и вышвырнутый в пустоту, подобно камням, которые выплевывает вулкан, он почувствовал, что падает, падает и все никак не может упасть; наконец, ослепленный, обожженный и оглушенный, он упал, как упал некогда мятежный ангел, которого Бог поверг с пьедестала его гордыни одним дуновением своих уст.

Наступила ночь и ветер стенал, колебля листья деревьев, среди пышных ветвей которых скользил мягкий луч луны, когда Теобальдо, приподнявшись на локте и протерев глаза, точно после глубокого сна, огляделся вокруг и понял, что находится все в том же лесу, где он ранил вепря, где пал его конь, где ему подвели эту загадочную лошадь, что пронеслась с ним по таинственным и незнакомым местам.

Безмолвие смерти царило вокруг, молчание, которое нарушалось только далеким ревом оленей, робким шепотом листьев и отзвуком колокола, который приносили время от времени порывы ветра.

— Наверное, я спал, — сказал барон.

Он отправился в путь через лес и в конце концов вышел на равнину.

Вдали, на скалах Монтагю, он увидел черный силуэт своего замка, что выделялся на синем, прозрачном ночном небе.

— Замок далеко, а я устал, — пробормотал Теобальдо. — Дождусь утра в соседнем селении.

И пошел туда.

Постучал в дверь.

— Кто там? — спросили его.

— Барон де Форткастел, — промолвил Теобальдо.

Но только смех раздался ему в ответ.

Подошел к другой двери.

— Кто вы и что вам надо? — спросили его.

— Ваш господин, — сказал рыцарь, удивившись, что его не узнали, — Теобальдо де Монтагю.

— Теобальдо де Монтагю! — воскликнула за дверью женщина. — Теобальдо де Монтагю, тот, что из сказки!.. Ну да, конечно! Следуйте-ка своей дорогой и не будите честных людей пустыми байками.

Ничего не понимая, Теобальдо покинул деревню и направился к замку; к его воротам он подошел, когда начинало уже светать. Ров был завален камнями от разрушенных зубцов стен; подъемный мост, уже ненужный, прогнил; на центральной башне не звучал колокол; перед главной аркой замка на гранитном постаменте возвышался крест; на стенах не было видно ни одного воина; и смутно, из глубины, поднимался, как далекий шепот, гимн — торжественный, возвышенный и прекрасный.

— Это же мой замок, в этом нет никакого сомнения! — говорил себе Теобальдо и беспокойно переводил взгляд с одного предмета на другой, не догадываясь, что с ним происходит. — Это же мой герб высечен на камне арки! Это же долина Монтагю! Этими землями владею я! Это поместье Форткастел…

В это мгновение тяжелые двери растворились и на пороге появился монах.

— Кто вы и что вы здесь делаете? — спросил Теобальдо его.

— Я смиренный служитель Бога, — послышался ответ, — монах монастыря Монтагю…

— Но, — прервал его барон, — Монтагю… разве это не поместье?

— Было поместьем, — отозвался монах, — но очень давно. Последнего его сеньора, как рассказывают, унес дьявол, и, так как у него не было никого, кто бы унаследовал владение, графы-суверены принесли эти земли в дар верующим нашего ордена, и они пребывают здесь уже более ста лет. А вы, кто вы?

— Я… — пробормотал барон де Форткастел после долгого молчания, — я раскаявшийся грешник, пришедший исповедаться вашему аббату и просить его принять меня в лоно Церкви.

Маргарита плакала, закрыв лицо руками, плакала безмолвно; слезы тихо катились меж пальцев по ее щекам и падали на землю, над которой она низко склонилась.

Рядом с Маргаритой стоял Педро; по временам он поднимал на нее глаза, но при виде слез снова опускал их и, так же как она, хранил глубокое молчание.

И все молчало вокруг, как бы из уважения к ее скорби. Вечерние звуки стихали, ветер спал, и тени начинали окутывать густые деревья.

Так прошло несколько минут. Между тем угас последний луч солнца, тонущего за горизонтом; луна стала смутно обрисовываться на фиолетовом фоне сумеречного неба, и одна за другой появлялись самые крупные звезды.

Наконец Педро прервал тяжкое молчание и воскликнул глухим, дрожащим голосом, обращаясь как бы к самому себе:

— Это невозможно, невозможно!

Потом он приблизился к неутешной девушке, взял ее за руку и промолвил нежно и ласково: