Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

Казалось, граф не слушал; однако прошло несколько времени, и он мало-помалу вышел из оцепенения, будто слова старого воина только теперь дошли до его сознания, и, ласково притянув к себе оруженосца, сказал глухим и спокойным голосом.

— Я страшно мучился и молчал. Я думал, что страдаю по милости пустой фантазии, и стыдился говорить об этом; но нет — то не фантазия. Должно быть, надо мной висит какое-то ужасное проклятие. Должно быть, небо или ад хотят от меня чего-то и добиваются своего сверхъестественными средствами. Помнишь тот день, когда мы встретились с маврами там, на нагорье? Нас было немного, схватка была кровавой, и я чуть не погиб. Ты видел, как в самый разгар битвы ранили моего коня и, ослепленный яростью, он помчался прямо к расположению мавританского войска. Я напрасно старался его удержать, повод выскользнул у меня из рук, и взбешенное животное несло меня на верную смерть. Мавры уже сомкнули ряды и приготовились встретить меня пиками; целая туча стрел свистела над моей головой; конь был уже в нескольких шагах от железной стены, о которую мы оба должны были разбиться, как вдруг… поверь — мне это не показалось — я увидел руку, которая схватила узду, остановила коня с невиданной силой, повернула его к моим воинам и чудом спасла меня. Напрасно я искал своего избавителя; никто его не видел и не знал. «Когда вы неслись навстречу пикам, — говорили мне, — вы были один, совершенно один; и мы немало удивились, увидев, как вы повернули назад, — ведь конь ваш уж не слушался». В тот вечер я возвратился в палатку озабоченный и тщетно пытался вырвать из сознания воспоминание о столь странном приключении. Когда же я подошел к постели, то вдруг опять увидел ту же руку, прекрасную бледную руку, она распахнула полог и затем скрылась. С тех пор всюду и во всякое время вижу я эту таинственную руку, которая предупреждает мои желания и направляет мои действия. Я видел во время осады Трианского замка, [50] … осады Трианского замка … — Триана — предместье Севильи, на правом берегу Гвадалквивира. как она схватила на лету и отвела в сторону стрелу, которая готова была поразить меня; я видел на пирах, где пробовал заглушить тоску в шуме и ликовании, как она наполняла вином мой кубок; и вечно рука эта у меня перед глазами и следует за мною всюду, куда я ни пойду: в палатке и в бою… днем и ночью… и даже теперь, смотри, смотри — вот она нежно оперлась на мое плечо…

С этими словами граф вскочил и принялся ходить как безумный взад и вперед, подавленный страхом.

Оруженосец прослезился. Он думал, что его сеньор сошел с ума, и, конечно, не противоречил ему, а только сказал огорченно:

— Пойдемте… выйдем на минуту из палатки; может быть, вечерняя прохлада освежит вашу голову и успокоит непонятную скорбь, которой я не нахожу утешения.

Испанский лагерь занимал всю Гуадайрскую равнину вплоть до левого берега Гуадалкивира. Против лагеря возвышались городские стены, выделяясь на фоне светлого неба крепкими зубчатыми башнями. Над зубцами виднелась роскошная зелень бесчисленных садов мавританского города, а в темных кущах листвы сверкали белоснежные балконы, минареты мечетей и гигантская сторожевая башня; на ее воздушных перилах сверкали на солнце четыре огромных золотых шара, которые казались четырьмя кострами, когда на них смотрели из лагеря испанцев.

Поход дона Фернандо, один из самых героических и смелых походов той эпохи, собрал вокруг него знаменитых воинов из различных королевств полуострова; а были и такие, кто явился, привлеченный молвой, из чуждых, отдаленных стран, чтобы присоединиться к королю.

Поэтому на равнине можно было видеть множество походных палаток всевозможных форм и цветов, и над палатками развевались по ветру самые разнообразные флаги и знамена с гербами, разделенными на части, со звездами, грифами, львами, цепями, полосами и прочими геральдическими фигурами и знаками, свидетельствовавшими об имени и знатности их владельцев. По улицам этого импровизированного города сновали во всех направлениях толпы солдат, объясняясь на самых разнообразных наречиях; одетые в национальные костюмы и вооруженные на свой манер, они являли живописную, странную картину.

Здесь отдыхали после битвы несколько рыцарей, усевшись на скамьях у входа в палатку и играя в кости, меж тем как пажи подавали им вино в металлических кубках; там собрались пехотинцы и, пользуясь свободной минутой, чинили и выправляли оружие, пострадавшее в последней схватке. Подальше демонстрировали свое искусство самые ловкие стрелки, посылая стрелы в цель под восторженные крики толпы. Бой барабанов, пение труб, призывы странствующих торговцев, звон оружия, голоса бродячих певцов, развлекавших слушателей рассказами о чудесных подвигах, воззвания герольдов, объявлявших во всеуслышание военные приказы, — все наполняло воздух бесчисленными нестройными звуками, оживляя привычную картину военного лагеря.

Граф де Гомара со своим верным оруженосцем прошел сквозь эту бурлящую толпу, не поднимая глаз, молчаливый и печальный, ничего не замечая и не слыша. Он двигался машинально, точно лунатик в мире сновидений, бессознательно, как бы влекомый неведомой силой.

У королевской палатки стоял какой-то странный человек, окруженный толпой солдат, пажей и всякой прислуги, которые внимали ему с раскрытым ртом и спешили накупить у него разных безделушек, кои он громко, цветисто расхваливал; это был не то паломник, не то музыкант. Он бормотал литанию, коверкая латынь, потом разражался шутками и прибаутками; и в его речи соленые остроты, способные вогнать в краску бывалого воина, мешались с молитвами, а истории любовных похождений — с житиями святых.

В огромных сумах, висевших у него за плечами, лежало множество разнообразных предметов: тут были ленты с гробницы святого Иакова; [51] Святой Иаков — см. прим. 36. записки с теми самыми словами, какие будто бы произнес царь Соломон, когда заложил храм (они удивительно помогали от всех заразных болезней); чудотворные бальзамы, которыми можно оживить разрубленных пополам людей; Евангелия, зашитые в парчовые сумочки; талисманы, доставляющие любовь всех женщин; мощи святых патронов всевозможных испанских городов; украшения, цепочки, пояса, медали и уйма других стеклянных и свинцовых безделушек.

Когда граф подошел к собравшимся около паломника, тот настраивал нечто вроде мандолины или арабских гуслей, на которых аккомпанировал себе. Пока его спутник обходил толпу, выманивая последние монеты из тощих кошельков слушателей, он хорошенько натянул струны, спокойно закрепил их и запел гнусавым голосом жалобную, монотонную песню с одним и тем же припевом.