Юрий Моренис - Охота на вампиров

Не знаю, будь у Берга обе руки целы, может, он с бедою бы справился — силы у него хватало, но с одной?.. Он даже не мычал, стоял и царапал пальцами в неизменной перчатке шероховатую твердую массу.

— Господин Агеев, — позвал Ала Батюшков. — Отойдите.

Ал оглянулся, Гаврила Степанович снова стоял в позе фехтовальщика, выставив, как шпагу, трость.

— Позвольте?

Ал сделал шаг в сторону, а он — выпад, и попал точно в сердце шатающейся нежити.

— Благодарю вас, юноша, — он непринужденно поклонился, оставил в теле трость и, сложив руки на груди, спокойно наблюдал за последними муками бывшего друга. Удивительно, но очки, словно и драки не было, продолжали красоваться у него на носу. — Осиновая! — с гордостью сказал он о палке. — Я ею немало в Тобольске нечисти положил, когда особенно докучали.

Вампир упал.

— Извините, Гаврила Степанович, — церемонно произнес подошедший с канистрой Федор. — Нельзя ли вам чуть отойти? Боюсь, как бы ненароком на вас не брызнуло.

Он начал поливать корчащееся тело. Забегали голубые огоньки, раздалось привычное шипенье, понесло вонью.

— Ты, Федя, шибко не расплескивай, экономь. Он уже дуба дал, а вода святая.

— Ого! — воскликнул Батюшков и отодвинулся ближе к стене.

Вскоре все было кончено. Трость стукнулась о землю, а на горстке праха лежал кусочек пластика, так сказать, посмертная маска Карла Антоновича, поскольку там отпечатались его изысканные черты. Нагибаясь за ней, Ал заметил причину металлического звона.

— Ну, что, Гаврила Степанович, — сказал Ал необычайно весело, — займемся вашим погребением?

— Весьма, весьма был бы признателен! — радостно ответил декабрист.

— Похороним здесь?

— Не везти же мое тело обратно в Тобольск?

— Логично. Но ведь дети сюда цветы носить не будут — это как?

— Бог с ними, с детьми. Да и памятник там на месте остался… Мне б упокоиться скорее, господа. Душа мается.

Тем временем Ал снял с гроба крест. Он оказался значительно тяжелее, чем по виду. Ал поставил его в угол, взялся за крышку, и позвал Федора.

— Берись с той стороны. Когда снимем, прошу тебя, громко не ахай!

— Не боись, Ал! А то мы покойников не видали.

Наивный, он думал совсем о другом. Но когда мы сдернули крышку, Федька все же ахнул, и очень громко. Ал тоже не сдержался. В чертоге стало значительно светлее — гроб наполовину был заполнен золотом и драгоценностями… Вот оно — награбленное сокровище вампиров!

Все стояли околдованные. Что там брюлики Ала, которые, между прочим, принесли ему состояние!

— Господа, господа! — нетерпеливо звал Гаврила Степанович. — Придите в себя! Эка невидаль — золото…

— Ага, — пробормотал Ал. — Барахло. Прям ща на помойку.

Федька вдруг заржал, как ненормальный, и пустился в пляс.

— Эх, та, тра-та-та! Вышла кошка за кота! — орал он, выделывая коленца.

Его сумасшедшее веселье передалось и Алу — тот поднял руки и тоже начал вытанцовывать нечто грузинское, хотя в жизни не был грузином.

Только Гаврила Степанович не разделял их безумие, вертел в руках трость и угрюмо смотрел на них поверх очков.

— Господа — печально молвил он. — Вы меня огорчаете.

Федька и Ал стыдливо притихли. Действительно, тут погребение грядет, а они в хореографию ударились.

— Ну что, Федя, снимаем куртки, бросаем на пол и начинаем вычерпывать из этой лодки Харона.

— А выдержат? Тут пуда два — точно.

— Значительно больше, — не согласился Ал.

С опорожнением гроба справились быстро. Сначала гребли жменями, а потом просто взяли его, подняли, рассыпав содержимое на две кучи по курткам. Силушки им не занимать.

Мужчины вернули тяжеленный ящик, вернее гроб, на место и приняли траурные позы, то есть склонили головы и сложили руки ниже животов. Еле сдерживаясь, Ал уныло произнес:

— Любезный Гаврила Степаныч, с прискорбием сообщаю, ваше смертное ложе готово.

— Ах, господа, ах, молодые люди! Скорбь ни к чему! — он, хромая, подошел к своему последнему одру и погладил его. — Вот истинная радость бытия — спокойно и вовремя умереть.

— А как быть с дыркой? Там, в боку…

— Поправимо.

Батюшков нагнулся, залез с головой в постамент и извлек оттуда небольшое круглое зеркальце. Потом Ал проверил, оказывается, постамент представлял из себя громадный комод, в котором хранились зеркала. Оставалось их совсем немного, он не считал… Гаврила Степанович стукнул легко о колено, вышиб стекло, и в руке у него оказался деревянный кружок, обрамленный витиеватой резьбой. Он немного отодрал белую шелковую подкладку гроба, сунул круг под нее, и плотно прикрыл отверстие. Сразу почувствовалось — мастер! Был когда-то человеком с золотыми руками.

— Прижмете потом крышкой? — он указал на оторванный шелк.

— Не сомневайтесь.

— Ну что ж, мне пора.

Ал невольно протянул ему руку, он — в ответ, и Охотник ощутил холодное, как лед, но крепкое, стальное рукопожатие. Федор почувствовал то же самое.

— С Богом, Гаврила Степаныч!

— Погодите, не крестите меня! Рано. Вот закроете крышку, положите сверху крест — тогда можно.

— Все будет тип-топ, — небрежно сказал Федор.

Батюшков оглянулся на него, усмехнулся:

— Интересное выражение. И вот еще что… Господин Агеев, господин капитан, позвольте напоследок одно соображение?

— Уважьте…

Он без посторонней помощи легко запрыгнул в гроб и, обустраиваясь в нем, сказал:

— Не бойтесь Зла. Жизнь чудесна, а Зло самонаказуемо. Я потому и сопротивлялся. Ведь Зло тоже хочет творить Добро и нравиться. Ведь Карл на вас произвел впечатление?

— Естественно.

— Прихорашивался, лоск на себя наводил, а кончил его я, такая же нежить. A propos, он же меня в нее и обратил. Вот в чем парадокс.

Охотники стояли, смотрели на него снизу вверх и по-настоящему грустили. Он не выглядел трибуном, скорее — дедушкой на завалинке. Может быть, когда-нибудь наука научится оживлять без печальных последствий подобных славных стариков… Зачем? Наверное, просто так — потрепаться о тайнах бытия.

Батюшков лег, скрестил руки на груди, и превратился в мирного покойника. Трость он так и не выпустил, а закрытые глаза прикрывали пыльные, грязные очки.

Они закрыли гроб крышкой, положили сверху крест. Ничего не произошло: ни дыма, ни воплей.

— Упокой Господь твою душу, раб Божий Гаврила. Вечная тебе память. Завтра же закажу по тебе молебен, панихиду, сорокоуст — все для умиротворения твоей намаявшейся души.

Мужчины троекратно перекрестились и принялись упаковывать сокровища. Узлы из курток получались компактные и не такие тяжелые — килограмм по двадцать.

— Что, Федя? — спросил Ал — Помнишь наш с тобой разговор? Ты еще обиделся…

— Дурак был… А ты откуда знал про золото?