Стивен Кинг - Крауч-Энд (сборник)

— Нет, вроде бы не замечал. — Но теперь, когда он мне об этом сказал, я и вправду задумался. И заметил. И вспомнил «Лос-Анджелес таймс». Я каждый день читал эту газету, но какие конкретно это были дни? Только теперь до меня дошло, что в шапке на первой странице никогда не было даты, а только лозунг: «Честнейшая газета Америки в честнейшем городе Америки».

— Ты так говоришь потому, что в этом мире время не движется. И в этом… — Лэндри запнулся и вдруг улыбнулся. Улыбочка, исполненная тоски и какого-то странного голодного устремления, получилась настолько жуткой, что я отвернулся. — В этом часть его обаяния, — закончил он.

Я был напуган, да. Но я умел быть крутым парнем, если так было нужно. И сейчас был как раз такой случай.

— Так что, черт возьми, тут происходит? Объясни толком.

— Хорошо… Только ты сам уже начал понимать, Клайд.

— Может быть. Я не знаю имен матери и отца, и имени первой девчонки, которую я уложил в постель, потому что вы их не знаете. Так?

Лэндри кивнул, улыбаясь мне, как учитель, чей ученик пошел по пути нелогичных решений и, вопреки ожиданиям, все-таки дал правильный ответ. Но в его глазах читалось все то же страшное сочувствие.

— И когда вы написали «Сан-Диего» на вашей машинке, эта мысль тут же передалась и мне…

Он снова кивнул, подбадривая меня.

— И вы владеете не только Фулвайдер-билдинг? — У меня в горле стоял комок. Я тяжело сглотнул, но это ни капельки не помогло. — Вы владеете всем.

Лэндри покачал головой.

— Нет, не всем. Только Лос-Анджелесом и его окрестностями. Этой версией Лос-Анджелеса с некоторыми подредактированными дополнениями.

— Хрень какая-то, — подытожил я, но едва слышным шепотом.

— Видишь картину слева от двери, Клайд?

Я глянул в ту сторону, хотя в этом не было необходимости. Я и так знал прекрасно, что на картине изображен Вашингтон на переправе через Делавэр, и висела там с… ну, с той поры, когда Гектор был еще щенком.

Лэндри снова поставил свою стенографическую машинку имени Бака Роджерса себе на колени и склонился над ней.

— Не надо! — заорал я, пытаясь дотянуться до него. Но у меня ничего не вышло. Руки мне не повиновались, как я ни старался. Меня охватила странная апатия. Я себя чувствовал обессиленым и совершенно опустошенным, как будто уже потерял пинты три крови, и она все еще продолжала течь.

Он опять застучал по клавишам. Повернул свой агрегат ко мне, чтобы мне были видны слова в светящемся окне. Там было написано: На стене, слева от двери, ведущей в «Страну сладкой Кэнди», висит наш глубоко уважаемый президент… но всегда слегка косо. Такой у меня оригинальный способ держать его в перспективе.

Я посмотрел на картину. Джордж Вашингтон исчез, а на его месте возник Франклин Рузвельт. Ф.Д.Р. улыбался с сигаретой во рту. Его мундштук торчал вверх под углом, который его приверженцы называли щегольским и лихим, а противники — вызывающе высокомерным. Фотография висела чуть криво.

— Вообще-то мне даже не нужен лэптоп, — сказал этот странный человек. Говорил он слегка смущенно, словно я его в чем-то обвинял. — Я могу это делать и просто сосредоточившись. Ты же видел, как исчезли номера с твоей картонки. Но с лэптопом все-таки проще. Может, я просто привык все записывать. А потом редактировать. Вообще, редактирование и правка — самое увлекательное в этой работе, потому что именно на данном этапе я вношу последние штрихи — маленькие, но характерные, — и картинка обретает живую четкость.

Я долго смотрел на Лэндри, а когда, наконец, заговорил, мой голос был мертвым.

— Вы меня придумали, да?

Он кивнул, и вид у него был смущенным. Как будто он сделал какую-то гадость.

— Когда? — Я испустил хриплый короткий смешок. — Или это не тот вопрос?

— Я не знаю, тот или не тот, и наверное, любой писатель сказал бы тебе то же самое. Но я знаю одно: это случилось не в раз, а в процессе. Впервые ты у меня появился еще в «Алом Городе», который я написал в семьдесят седьмом. Но ты с тех пор здорово изменился.

Тысяча девятьсот семьдесят седьмой год. Воистину, год Бака Роджерса. Я не хотел верить, что все это происходит на самом деле. Мне было удобнее думать, что это сон. Но вот что странно: мне бы, наверное, удалось убедить себя в нереальности происходящего, но мне мешал запах его одеколона — знакомый запах, которого я никогда в жизни не нюхал. Да и как бы я его понюхал? Это же «Арамис» — марка, знакомая мне не больше, чем «Тошиба».

— Постепенно ты развивался во что-то более сложное и интересное, — продолжал Лэндри. — Но вначале был все-таки пресноват. Я бы сказал, одномерный образ.

Он умолк, чтобы откашляться, и улыбнулся каким-то своим мыслям.

— Позор на мою неседую голову, — ввернул я.

Он поморщился, уловив злость в моем голосе, но заставил себя посмотреть мне в глаза и продолжить:

— Последняя книга с твоим участием называется «Вполне в духе падшего ангела». Я ее начал в девяностом, но закончил только в девяносто третьем. У меня были проблемы. Жизнь в это время вообще была… интересной. — Его улыбка вышла кривой и горькой. — А в интересные времена писатель не пишет хороших книг, Клайд. Уж поверь мне на слово.

Глядя на его дурацкую одежду, которая висела на нем, как на вешалке, я решил, что тут ему можно верить.

— Может быть, вы поэтому так по-крупному и прокололись на этот раз, — сказал я. — Насчет лотереи и сорока тысяч долларов. Это же полная ерунда. Там, за границей, они платят в песо.

— Да, знаю. Я и не говорю, что у меня не бывает проколов. В этом мире я, может быть, и претендую на роль Создателя… в этом мире или для этого мира… но сам по себе я простой человек. Однако когда я лажаюсь, ты и другие мои персонажи об этом не знают, Клайд. Потому что все мои противоречия и накладки — это все составляющие вашей жизни. Но Пеория лгал тебе. Я это знал и хотел, чтобы ты догадался.

— Зачем?

Он пожал плечами и снова смутился, как будто ему было стыдно.

— Наверное, чтобы немного тебя подготовить ко встрече со мной. Для этого все и делалось, начиная с Деммиков. Мне не хотелось уж слишком тебя пугать.

Любой сыщик, который не зря ест свой хлеб, всегда замечает, когда сидящий перед ним человек лжет, а когда говорит правду; а вот улавливать, когда клиент говорит правду, но при этом что-то скрывает — талант куда более редкий. И я глубоко убежден, что даже у гениев сыска подобные озарения случаются не всегда. Не знаю, может быть, сейчас у меня получилось только из-за того, что мы с Лэндри были настроены на одну мыслительную волну, но я чувствовал: он что-то недоговаривает. Вопрос был в другом: хочу ли я это знать?

Я уже было решил задать ему вопрос в лоб, но меня остановила внезапная и ужасная догадка, всплывшая ниоткуда, точно безумный призрак, просочившийся из стены проклятого дома. Я подумал о Деммиках. Вчера ночью у них было тихо. И причина тому проста: мертвые не орут и не ссорятся — это непреложный закон природы, из тех, что гласят, что вода мокрая или что камни падают вниз. Есть вещи, которые просто и есть и никогда не меняются. Никогда. Я сразу почувствовал — буквально с первого дня знакомства, — какой яростный нрав скрывается у Джорджа под корочкой «мирного человека из общества», и что за миленьким личиком и взбалмошными повадками Глории Деммик притаилась кусачая сука, готовая вцепиться вам в горло в любой момент. Они были какими-то уж слишком ненатуральными, больше похожими не на реальных людей, а на персонажей бродвейских мюзиклов Коула Портера, понимаете? И теперь я был почему-то уверен, что Джордж все же сорвался и придушил свою милую женушку… а заодно и визгливого пса. Не исключено, что в данный момент Глория подпирает стену в ванной между душем и толчком, лицо у нее почернело, глаза выпучены наподобие мутных мраморных шариков, а между синими губами торчит вывалившийся язык. Корги лежит головой у нее на коленях с проволочной вешалкой, туго обмотанной вокруг шеи. Его истошные визги и лай затихли уже навсегда. А сам Джордж? Валяется бездыханный где-нибудь на кровати с пустой упаковкой Глориного снотворного под боком. Никаких больше плясок в клубе «Аль Ариф», никаких вечеринок, никаких громких дел об убийствах в богемных кругах Палм-Дезерт или Беверли-Глен. Сейчас они потихонечку остывают, привлекают мух и меняют цвет своего модного бронзового загара на мертвенно-синюшный.