Уильям Ходжсон - Пираты-призраки

Очнувшись от этих размышлений, я услышал, как Стаббинс снова спорит с одним из матросов.

— Понимаешь, раз ветра не было, такое попросту невозможно, и все-таки…

Тут собеседник перебил его, сказав что-то, чего я не расслышал.

— Нет, — ответил Стаббинс. — Больше ничего я не могу придумать. Абсолютно не понимаю, как это могло произойти, и мне это очень не нравится. Просто чертова сказка какая-то!..

— Если не веришь — взгляни на его запястье, — посоветовал я.

Том тотчас выставил руку на всеобщее обозрение: запястье распухло и почернело в том месте, где вокруг него обмотался сезень, но Стаббинса это не убедило.

— Да, — неохотно согласился он. — Факт есть факт. Только он ничего не объясняет, вот в чем беда.

Я не ответил. Как справедливо заметил Стаббинс, наличие синяка на руке Тома не могло пролить свет на обстоятельства его появления, поэтому в дальнейших разговорах на эту тему я почти не участвовал. Да и об этой беседе рассказываю только для того, чтобы показать, как отнеслись в кубрике к странному происшествию с Томом. Впрочем, последнее занимало нас не слишком долго, ибо, как я уже упоминал, вскоре произошли новые события.

Следующие три ночи прошли спокойно, но на четвертую таинственные предвестья недавних дней неожиданно разрешились довольно мрачным происшествием. К несчастью, и обстоятельства трагедии, и она сама были столь непонятными и странными, что весь ужас случившегося могли постичь лишь те немногие, кто уже соприкоснулся с неведомым и страшным, понемногу окутывавшим наше судно подобно темному облаку. Большинство матросов снова заговорили о том, что наш корабль-де, невезучий, что его «сглазили»; кроме того, как часто бывает в таких случаях, пошли разговоры о том, что у нас на борту Иона. [80] Иона — один из т. н. «малых» пророков Ветхого Завета; согласно Библии, отказался исполнять Божью волю и «бежал от лица Господня» на корабле; по дороге попал в бурю, которая успокоилась только после того, как корабельщики выбросили Иону за борт. В широком смысле Иона — человек, приносящий несчастье. Все же я не могу сказать, будто никто из наших матросов не понимал, что на «Мортзестусе» происходит что-то страшное. Многие наверняка сознавали это хотя бы отчасти; в их числе почти наверняка был и Стаббинс, но я уверен, что он не постигал и одной четвертой всей значимости таинственных фактов, которые лежали в основе происшествий, превращавших каждую ночную вахту в кошмар. Каким-то образом он ухитрился не заметить элемента опасности, угрожавшей каждому из нас лично, хотя для меня эта опасность была очевидна. Быть может, все дело в том, что Стаббинсу недоставало воображения, с помощью которого он мог бы проследить связь известных ему событий и провидеть их дальнейшее неизбежное развитие. Я, однако, помнил, что о двух предыдущих происшествиях, точнее, об их подноготной, он не имел даже самого поверхностного представления. Если бы дело обстояло иначе, он, быть может, придерживался бы того же мнения, что и я. Увы, Стаббинс, похоже, даже не стремился понять что-либо: даже в случае с Томом он упрямо держался самой простой версии, согласно которой парень свалился с рея спросонок. И только после случая, о котором я собираюсь рассказать, он, кажется, все же заглянул в разверзшийся перед нами мрак и сделал кое-какие (правда — не слишком глубокие) выводы.

Я хорошо помню эту четвертую ночь. Она была ясной, звездной, но безлунной; по крайней мере, я не видел, чтобы на небе была луна, хотя она, быть может, выглядела как тонкий полумесяц, не дававший почти никакого света. Ветер немного усилился, но был ровным, без порывов, благодаря чему мы делали шесть или семь узлов. В ту ночь наша смена заступила во вторую ночную вахту, и когда мы вышли на палубу, темнота вокруг нас полнилась свистом и гудением ветра в снастях. На главной палубе мы с Уильямсом были одни; мой товарищ курил, облокотившись на кофель-планку с наветренной стороны, а я прохаживался из стороны в сторону между ним и фор-люком. Матросом-наблюдателем в ту ночь был Стаббинс.

Пробило две склянки, и я невольно подумал о том, как много времени еще осталось до конца вахты, когда можно будет вернуться в кубрик и завалиться на койку. Внезапно у меня над головой раздался резкий щелчок, похожий на винтовочный выстрел. За этим звуком последовал беспорядочный стук и хлопанье полощущегося на ветру паруса.

Услышав этот шум, Уильямс оттолкнулся от кофель-планки и, пробежав несколько шагов по направлению к корме, замер, глядя наверх. Я подошел к нему, и мы стали вместе смотреть, что случилось. В темноте я смутно видел, что подветренный край фор-бом-брамселя оторвало от рея, и шкотовый угол паруса болтается и хлопает на ветру. Каждые несколько секунд он ударялся о рей со звуком, похожим на удар молота по наковальне.

— Похоже, вырвало чеку скобы или лопнуло звено цепи! — прокричал я изо всех сил, стараясь перекричать производимый парусом грохот. — И теперь скоба стучит о рей!

— Да! — прокричал Уильямс, хватаясь за гитов. [81] Гитовы — снасти бегучего такелажа; служат для уборки парусов, ими подтягивают шкотовые углы паруса под середину рея.

Я поспешил к нему на помощь. И тотчас второй помощник на юте дал тревожный свисток. В ответ раздался топот ног, и через считанные секунды к нам подбежали остальные вахтенные. Совместными усилиями мы быстро опустили рей и взяли парус на шкоты, затем Уильямс и я полезли наверх, чтобы поглядеть, что случилось. Как я и предполагал, скоба была цела, но чека выпала из отверстий, а саму скобу заклинило в шкив-гате на плече рея.

Уильямс тут же отправил меня за запасной чекой, а сам освободил гитов и стал внимательно его осматривать на предмет потертостей или надрывов. Снова поднявшись на мачту, я вставил чеку на место, прицепил гитов и крикнул оставшимся на палубе матросам, что они могут тянуть. Уже на втором рывке застрявшая скоба выскочила из шкив-гата. Дождавшись, пока она поднимется достаточно высоко, я перебрался на брам-рей и придерживал цепь, пока Уильямс прикреплял ее к люверсам марселя. Наконец он наново перевязал гитов и крикнул второму помощнику выбирать. Потом Уильямс повернулся ко мне.

— Ты спускайся и помоги им тянуть, — сказал он. — А я останусь здесь и буду светить на парус фонарем, чтобы было видно, все ли в порядке.

— Ладно, Уильямс, — согласился я, перебираясь на ванты. — Смотри только, чтобы тебя не утащил наш корабельный бука!

Эти слова я произнес под влиянием нахлынувшего на меня бесшабашно-веселого настроения, которое появляется порой у тех, кто работает высоко на мачте. И я действительно испытывал какой-то странный восторг, ибо отягощавшие меня в последнее время мрачные предчувствия куда-то испарились, словно унесенные поднявшимся свежим ветром.