Мария Барышева - Дарители

Я тоже смеюсь, но мне совсем не смешно, и Наташа чувствует это.

— Впрочем, твои варианты легко проверить… я и сама хочу знать, что именно… Дай мне какую-нибудь вещь, которая, как ты точно знаешь, ни в чем таком не замешана.

— А не хватит на сегодня?

— Ну ладно, — ее голос становится немного расстроенным, хотя Наташа старается говорить абсолютно равнодушно. Я снова смотрю на рисунок, потом на вазу, потом вздыхаю и отправляюсь рыться в своих вещах. Даю Наташе губную помаду, которую купила не так давно. Обычная недорогая помада цвета «кофе с молоком», на четверть стертая. Уж что помадой-то сделаешь? По голове не огреешь. Никаких увечий не нанесешь.

— Попробуй вот это.

Наташа смеется и забирает помаду.

— Это просто.

Но оказывается, что это отнюдь не просто. Когда по прошествии некоторого времени, для меня заполненного таким же напряжением, как и в прошлый раз, Наташа протягивает мне новый рисунок, я понимаю, что не ошиблась. Рисунок, как и предыдущий, сделан мастерски. Прозрачный колпачок снят и лежит небрежно. Столбик помады выдвинут на всю длину, чуть поблескивает влажно… «кофе с молоком». Помаду поставили поспешно — сразу же как только подкрасили губы… мертвые губы… холодные, липкие… Я с отвращением отталкиваю рисунок. Наташа молча смотрит на него, потом на меня и отходит к окну. Через несколько минут она решительно говорит:

— Я попробую еще раз.

Снова шуршание карандаша, щелкают часы, стрелка режет время на порционные куски… карие глаза расстроены, но спокойны и внимательны. Приносит новый рисунок. Этот выглядит получше — помадой, похоже, только что всего-навсего написали какую-то препохабнейшую надпись.

— В общем, все ясно, — подводит Наташа итог. Мне ничего не ясно, но я молчу, а она деловито собирает свои рисовальные принадлежности в пакет. — Все, на сегодня хватит! Может, пообедаем? Уже третий час.

— Как ты себя ощущаешь?

— Разочарованной, — она улыбается немного печально, сгребает рисунки и бросает их на шкафчик, потом относит туда же вазу, которую я невольно провожаю взглядом. — Но все равно… хоть поработала немного. Сходишь со мной за пивом?

За пивом, так за пивом. Идем. Тепло, люди мимо — много людей, нехоженые тропы для Наташи… наблюдаю. Ничего. Нормально. Идти недалеко — через двор от нашего. Липы едва слышно шелестят под ветерком, на асфальте в лоскуте солнечного света спят пыльные кошки. На железном столбике указатель с надписью в два ряда: «Парикма — херская». Наташа фыркает: «Настолько плохо стригут?». Полуподвальный гастрономчик под пышным названием «Капелла». Пиво — бутылки звякают в мешке, запотевшие, холодные. Идем домой. Наблюдаю. Все нормально. Вот и наш дом, лестница, дверь, оббитая черным потертым дерматином. Я поворачиваю ключ в замке, осторожно открываю дверь и на мгновение застываю на пороге. Каждый раз, когда мы возвращаемся, мне кажется, что в квартире кто-то есть и сейчас бесшумно выйдет из комнаты, улыбнется слегка, удовлетворенно…

Почему кто-то? Вполне определенный человек…

…но в квартире никого нет.

За обещающе поблескивающими бутылками пива с грохотом и лязгом захлопывается дверца древнего «Донбасса». На кухне свежий запах капусты и огурцов. Наташа деловито стучит ножом — готовит салат, ворчит из-за того, что вчера забыла купить яблок. На зеленое густой белой волной стелется майонез. В кастрюле булькает суп, выпуская из-под крышки ароматный и сытный парок, в масле шипят сосиски с разрезанными кончиками, растопырившимися в разные стороны, и тут же подрумянивается картошка. Играет «Машина времени». Все нормально. Девчонки готовят себе обед. Девчонки как девчонки. Нож у Наташи широкий, блестящий… Паранойя.

После обеда сидим на балконе и пьем пиво, слушаем музыку, отмахиваясь от сизых облачков сигаретного дыма — ветер в нашу сторону, и дым упорно ползет в комнату. Разговариваем. Вначале разговор не клеится, но потом я даже не успеваю заметить момент, когда это происходит, — появляется непринужденность, слова приятно плещутся вокруг, как прогретая солнцем вода. Иногда толкаем друг друга, хихикаем, словно две семиклассницы, удравшие с урока физики. Говорим не о том, что случилось недавно, а о том, что было давным-давно, когда мы еще не были знакомы. Вспоминаются смешные истории, вспоминаются друзья — сегодня не с болью, а с какой-то тихой осенней печалью.

— Я скучаю по морю, — неожиданно говорит Наташа, задумчиво глядя куда-то вдаль. — Никогда не думала, что стану скучать по морю. Раньше я его вообще не замечала, только потом, когда мы… жили в том поселке, я по-настоящему поняла, что такое море. У моря есть душа, и есть сила, и есть любовь — и все это настоящее, без дешевой позолоты, без всякой фальши. Оно никогда не врет и оно так красиво — в любую погоду. Наверное, море — единственное, что я сейчас не смогла бы нарисовать плохим.

Я слушаю ее и вдруг понимаю, насколько скучаю по Волжанску — не так, как раньше, в «командировках», а как-то… по-взрослому, что ли. Не по широкой мутной реке, но по огромным тополям и по железным коням на вокзальных часах, и по горам арбузов, и по летним шествиям сухопутных лягушек, и по крикливому «чокающему» люду, и по фонтанам и паркам, и по старым соборам… Доведется ли мне еще когда-нибудь вернуться туда? Много страшного произошло там, но это мой город, и он держит меня крепко.

Наташа внимательно и вопросительно смотрит на меня, и я соображаю, что, задумавшись, что-то пропустила.

— А?

— Да, я бы тоже хотела вернуться домой, когда все это закончится, — говорит она и подпирает подбородок кулаком. — Должно же все это когда-нибудь закончиться?

— Я не знаю.

Наташа кривит губы, вытягивает сигарету и катает ее между пальцами.

— Ты действительно думаешь, что он жив?

Я не сразу понимаю, о ком она говорит, потом киваю.

— Да, мне кажется наш знакомый демон не врал. Он хочет пригласить тебя на серьезный рынок, а на серьезных рынках не торгуют трупами. Любопытно узнать, как он выкрутился из ростовской ситуации. В странные игры он играет. Либо он сумасшедший, либо все очень хорошо придумал. Чего же он хочет? Но, в любом случае, будет лучше, если мы его больше никогда не встретим, ты же понимаешь?

Наташа смотрит на развесистую липу за балконом, и я понимаю, что вторую половину моих слов она не слышала.

— Я так его люблю, Вита, — тихо произносит она. — Уже почти полгода не видела, а все равно… я думаю о нем каждый день, я все помню — даже когда эти… затмения. Это наверное… страшно — так любить человека, нельзя. А ты любила когда-нибудь… так чтобы… — Наташа резко замолкает, сочтя вопрос бестактным. Я пожимаю плечами, слегка улыбаясь.

— Бог миловал.

— Да… да, наверное, ты права, — она резко вздергивает голову, словно выныривая из печальных мыслей. — Слушай, я вот все хотела спросить тебя — почему ты носишь это смешное кольцо?