Анастасия Павлик - Харизма

Он спросил, откуда я знаю, где искать кроху. Я сказала: палец. Я сказала: палец, которого у меня нет. Он появился и он зудит.

Два часа спустя, глядя на маленькую ручку, выглядывающую из-под земли, словно в приветствии, во мне что-то сломалось. К ноготку большого пальца прилип прутик, кожа как застывший воск.

Малютка любила рисовать лошадей, маму, ракушки. В ночь с субботы на воскресенье у нее отняли рисование, отняли ее саму. Выродок имел нужные связи, его всячески выгораживали, дело грозило затянуться. В зале суда фоновой музыкой звучал плач убитой горем матери, бабушек, тетушек, бессильные угрозы мужчин. И смех. Смех этого выродка. Он не признавал своей вины, но и не отрицал ее.

Тогда я и спросила у Луки: можешь ли ты сделать так, чтобы чудовище сгнило изнутри? Лука сказал, что может. У Луки тоже есть связи в определенных кругах.

Убийца раскаялся ровно через неделю, в ночь с субботы на воскресенье. Гнил он долго, месяца три-четыре, гнил заживо. Вонь в камере стояла невыносимая. Никто не знал, что с ним. Потом его переместили в отдельную камеру. Он умер в муках. Все верное, ему дали пожизненное. Я бы добавила: в аду.

Малютку звали София.

Прошли годы. Мизинец дремлет большую часть времени, но, когда просыпается, клянусь, я готова его отрубить. И снова, и снова, и снова. Отрубила бы, не будь он химерным.

Палец приводит меня к трупам. Я называю хорошим тот день, когда люди все еще живы.

Я никогда не называю день хорошим.

Я вышла из душа, оставляя за собой мокрые следы. Казалось, температура не поднялась ни на градус. Зуб на зуб не попадал. Надеюсь, Лука разжует мне, что да как. А пока я велела себе сосредоточиться на фантомных ощущениях, взяла телефон и набрала номер Игоря Крапивского. Ей-богу, я ненавидела этот номер - ничего личного, просто звонки Крапивскому и то, что после них обычно следовало, всегда давало новую пищу для моих кошмаров. Естественно, в данном отделении милиции, как и в любом другом отделении страны, был участковый экстрасенс, но в дни бодрствования сволочного фантомного мизинца под свет рамп ступала старушка Реньи. Общественность не знала о фантомном мизинце. Видите ли, подобные штуки погано влияют на ваше реноме.

Я была лозоходцем, только вместо лозы - палец, которого нет.

- Игорь, вы можете сейчас говорить? - Я испугалась того карканья, которое покинуло мою глотку, и на всякий случай добавила: - Это Харизма Реньи.

Держу пари, он и так узнал меня.

В динамике щелкало, шуршало, шипело. Голос Крапивского прорвался сквозь помехи:

- Здравствуйте, Харизма. Я вас слушаю.

Не помню, чтобы Игорь когда-нибудь интересовался, как у меня дела, к примеру, вместо 'я вас слушаю' спросить 'как вы?'. Хрена с два. Он никогда не говорил, что рад меня слышать. Он был также рад слышать меня, как я - набирать его номер. Мы оба прекрасно знали, что следует после таких разговоров. Нет, милые мои, не ланч в кафе.

Я выложила ситуацию. Мы молчали уже секунд двадцать, когда Крапивский со стальными нотками в голосе резко крякнул:

- Я не буду спрашивать, откуда вы это знаете.

- Да, - согласилась я. - Потому что вы знаете, откуда.

- Приезжайте, - сказал он. От стали в его голосе захватывало дыхание.

Я тяжело опустилась в кресло, и стежка-капитоне незамедлительно врезалась в спину.

Я не хотела видеть утопленника.

Просто я могла узнать его.

На часах четыре минуты девятого. Речной порт находится в пятнадцати минутах езды от моего дома, а, в свою очередь, от Порта до офиса - еще пятнадцать минут (десять, если удастся попасть в 'зеленую волну').

Я влезла в офисные доспехи за три минуты - стопудовый рекорд. Колготки, коричневая юбка-карандаш. Поверх блузы цвета каппучино - кожанка, в карман кожанки определились 'авиаторы'. Волосы спускались до талии. Я не смогла найти резинку, да и не было времени на поиски, поэтому просто прошлась по волосам расческой. Бросила быстрый взгляд в зеркало. Ссадина над бровью - тошнотворный светофор, синяки под глазами заставили бы даже самого выдрессированного визажиста с воем побросать все кисточки, губки и спонжи и броситься за дверь.

Туфли на каблуках я определила в пакет и обулась в кроссовки. Черные кроссовки с аметистовыми вставками составили превосходный ансамбль с шелковой блузой, строгой юбкой и колготками. Классика чистой воды, без шуток.

Я взяла сумочку и уже стояла возле двери, готовая к низкому старту, когда вспомнила кое о чем. Мятая салфетка из 'Феи Драже' обнаружилась в заднем кармане джинсов. Я сунула ее в сумочку. Подумав, вслед за салфеткой нырнул 'Рюгер'. Помедлила, вспомнив о ссадине, и прихватила кепку.

Натягивая перчатки, я спускалась по лестнице. Про себя я радовалась, что не успела позавтракать: вряд ли то, что я увижу в Речном порту, будет способствовать пищеварению.

Подняв стойку на бежевом плаще, Игорь Крапивский курил в тени раскидистой липы. Под плащом - серый костюм, который определенно знавал лучшие времена. Но ботинки сияют чистотой. У Крапивского может быть мятая одежда, плохое дыхание, трехдневная щетина, но его обувь всегда выглядит на миллион. Сигареты он курит с максимальным содержанием никотина и смол, от чего его одежда и он сам всегда пахнут как плохо вычищенная пепельница. Крапивскому на это, впрочем, решительно плевать. Вероятно, его жена иного мнения на этот счет, но у нее было достаточно времени, чтобы смириться. Смирение - помните такой коктейль?

На солнце было тепло, но в тени прохлада кусала за нос. Этим утром как никогда ощущалось приближение холодов. Скоро ноябрь, станет холодно, сыро, пройдут косые дожди, желто-оранжевые кучи опавших листьев будут гореть, рисуя в небе замысловатые узоры из дыма. Вначале осень дарит вам иллюзию, будто тепло никогда не уйдет, а потом однажды вы просыпаетесь, подходите к окну, а за окном безжизненный серый пейзаж. Осень в Зеро именно такая - переменчивая сука.

Крапивский помахал мне. Захлопнув дверцу авто, я подняла руку в приветствии.

- Надеюсь, не придется звонить спасателям. Мы с ними как старая сварливая пара - все не можем поделить пульт от телевизора. - Николай Гумилев щелкнул зажигалкой и поджег сигарету. У него была одна из этих пантовых массивных зажигалок, которые стоят чертову прорву бабок. На зажигалке выгравированы его инициалы. Он говорит, что это подарок. Я не спорю - подарок себе самому.

Я пожала плечами:

- Некого спасать.

Главное достижение жизни Николая Гумилева в том, что он - теска известного русского поэта. В остальном он - ослиная задница на тарелке, обильно политая соусом из сквернословия. Мой ровесник, может на год-два старше. Он носит часы на правой руке, длина его стрижки - три миллиметра, кофе пьет без кофеина, предпочитает свитера с v-образным вырезом и разговаривает с сигаретой в уголке рта.