Анастасия Павлик - Харизма

- Опять Харизма Реньи принесла дурные вести, - сигарета в уголке рта кивнула вместе с Гумилевым. - Это что, кроссовки? Сняли с ребенка? Право, Харизма, в них вы выглядите на неполные четырнадцать.

Я посмотрела на ярко-голубые 'Той Вотч': двадцать шесть минут девятого.

- Мне надо быть на работе к девяти, - я поправила 'авиаторы' на переносице. Половину моего лица закрывал козырек кепки. Возможно, кепка и дрянная, зато любые ссадины и синяки исчезают как по мановению волшебной палочки.

Гумилев захлопнул дверцу старенького 'Пежо' и, приставив ко лбу ладонь козырьком, посмотрел в сторону Речного порта.

В кустах возле касс чирикали воробьи: купи билет на катер, купи прогулку по реке, вокруг Острова, на шлюз, и подними пассажирам настроение, разукрасив часть кормы и реку полупереваренным завтраком. Факт: меня страшно укачивает на воде.

В Порту сидели парочки, пришедшие погреться на солнышке, полюбоваться рекой и противоположным берегом - Островом. Желтеющей листвой шуршали столетние дубы. Громадное колесо обозрения, больше старого в полтора раза, угрожающе возвышалось над верхушками дубов. Колесо медленно вращалось, словно огромная шестеренка в невидимом механизме. В парке гремела музыка. Ветер принес запах сладкой ваты и попкорна.

Жизнь в Дубовой роще била ключом, тогда как для одного очеловеченного шимпанзе она оборвалась.

Тело вынесло на берег. Вода шлепала, накатывала желтыми барашками мелких волн, поднятыми катером рыбной инспекции, на щегольские, дорогие туфли. Даже не присматриваясь к туфлям, я знала, что они на два размера больше истинного размера ступни шимпанзе, и что их закругленные носки набиты бумагой.

Теперь - размокшей бумагой.

Возможно, при жизни шимпанзе и был крутым парнем в костюме за штуку, но после смерти стал всего лишь старым мокрым мертвым шимпанзе.

Этакий тотем из плоти и крови для донных рыб, и песок взметнулся маленькими атомными грибами, когда его ноги-веточки поцеловали дно реки.

Крапивский достал мобильник. Скоро здесь будет людно, прибудут все, вплоть до телевизионщиков. В мои планы это не входило.

Я обернулась: на причале сидели парочки, половина голов повернута в нашу сторону. Сомневаюсь, что они видели много - в груде тряпья и мокрой шерсти на песке можно различить лишь груду тряпья и мокрой шерсти. Ничего страшного на первый взгляд. Мохнатые пальцы скрючены, лапы - два рычага игровых автоматов. Потяни за них и сорви Джек-Пот. Поза боксера. Трупное окоченение.

- Господи, что у него с ногами? - спросил Гумилев.

Он не обращался ни к кому конкретно. Я оценила, что он сказал 'ноги', а не 'лапы'.

- Результат жестокого обращения?

Крапивский держал мобильник у уха и смотрел на реку. У него были уставшие синие глаза в сетке морщинок. На лбу и щеках морщины напоминали высохшие устья рек - глубокие, длинные. Он сильно сдал за эти пять лет. Сколько ему сейчас? Сорок пять? Пятьдесят? Выглядел он на все шестьдесят - высокий, поджарый, сутулый, руки висят вдоль туловища плетьми.

Гумилев опустился на корточки перед телом:

- Они... они высохли? - он умудрился сделать из этого вопрос.

- Похоже на то, - кивнул Крапивский и отошел от нас, что-то быстро забормотав в мобильник.

Я привалилась к стволу ивы, глядя куда угодно, только не на шимпанзе. Я увидела достаточно, мои кошмары пополнились новыми образами, спасибо-пожалуйста. Идея снотворного теперь казалась просто восхитительной.

- Не все люди относятся к очеловеченным животным как к равным себе.

- А вы, Николай, считаете их равными себе?

Гумилев помедлил, прежде чем ответить:

- Нет. Но и не веду себя с ними, как распоследний ублюдок. Я уважаю их. - Он вновь уставился на ноги шимпанзе. - Можно переступить черту раз, другой, но на третий раз человек непременно заплатит увечьями или даже жизнью за свой длинный язык, скупость ума и плохую информированность. Никто не отнимал у мохнатых братьев когти и зубы.

- Я слышала, в некоторых странах очеловеченных животных в принудительном порядке заставляют спиливать когти и стачивать клыки.

- Да, но не в нашей. Знаете, Харизма, совсем недавно произошел этот случай: очеловеченный медведь, среднестатистический госслужащий, одурел от круглосуточного сидения за компьютером и перебирания контрактов на заказ велосипедов, сеток для волейбола и подобного дерьма. Одурел и отгрыз кисть своему боссу. Я был там. Так вот, медведь рыдал, как ребенок. Как ребенок, - Гумилев покачал головой. - Его сослуживцы, с которыми он делил офис, наделали в штаны от страха. Но, знаете, что я нашел самым... удивительным? Они наперебой тарахтели, что босс измывался над их мохнатым коллегой. Их босс был большим животным, чем очеловеченный медведь; он переступил черту два раза, и на третий лишился кисти. Это цена, которую ты платишь. - Николай вновь покачал головой.

- Что с ним стало в дальнейшем?

- С кем? С боссом или с медведем?

- С медведем.

- Суда не было. Его усыпили.

- Что ж, вполне в духе нашего правосудия.

- Бога ради, Харизма, медведь искупался в человеческой крови, слетел с катушек. Потенциально опасный, так-то.

Я подставила лицо солнцу и постаралась проглотить застрявший в горле ком.

- Интересно, за что этого парня так...

- Откуда я знаю? - резко бросила я.

Глаза Гумилева сузились. Я прикусила язык.

- Что-то вы побледнели, Харизма. Выглядите не лучше нашего сегодняшнего улова.

- Девушки любят слышать комплименты.

- Но вы - Харизма Реньи, и вы не любите.

Заклокотавшее в груди раздражение было моим спасательным кругом.

- Окей, это уяснили. Николай, я поставлю подпись везде, где требуется, и чем быстрее, тем лучше. Не люблю опаздывать.

- И, тем не менее, вы всегда опаздываете.

- Прошу прощения? - повысив голос, нахмурилась я.

- Они уже мертвы, когда вы приводите к ним. Приносить дурные вести - воистину ваше призвание.

Мне хотелось наорать на Гумилева, ударить его и снова наорать. Ни того, ни другого я не сделала.

- Мне очень жаль, - внезапно осипшим голосом сказала я.

Николай поднялся с корточек и сделал шаг ко мне.

- Харизма, я не хотел...

Пряча мобильник в оттянутый карман плаща, сутулясь, вернулся Крапивский.

Я сказала, что хотела бы поторопиться с бумажной волокитой. Голос дрожал. Я коснулась пальцами щеки. На перчатках осталась вода. Вода из моих глаз.

Крапивский зыркнул на меня, потом на Гумилева, и прогремел:

- Что ты уже успел наговорить?

- Я лишь...

- Не язык, а помело!

Крапивский подошел ко мне, на ходу выуживая из кармана упаковку бумажных платков. Сколько знаю Игоря, каждую осень он страдает от аллергии. Бумажные платки в это время года для него, что пачка сигарет - несущая опора в доме, нерушимая константа.