Абрахам Мэррит - Гори, ведьма, гори! [Дьявольские куклы мадам Мэндилип]

Он согласился, хотя я видел, что он не вполне удовлетворен.

Я приказал перевести пациента в отдельную палату и произвел все необходимые формальности. Рикори сказал, что больного зовут Томас Питерс, что у него нет близких родственников и что самый близкий друг его — он, Рикори. Он вынул из кармана пачку денег, отсчитал тысячу долларов и положил на стол на «предварительные расходы».

Я спросил Рикори, не хочет ли он присутствовать при осмотре больного. Он согласился и сказал что-то своим двум телохранителям, после чего они стали по обеим сторонам госпитальных дверей — на страже. Рикори и я прошли в комнату к моему пациенту. Санитары раздели его, он лежал на койке, покрытой простыней. Брэйл, за которым я послал, стоял, наклонясь над Питерсом, с внимательным и недоумевающим выражением лица. Я заметил с удовольствием, что к нему назначена сестра Уолтерс — одна из необычайно способных и знающих молодых женщин. Брэйл посмотрел на меня и произнес:

— Явно, это какое-то отравление.

— Может быть, — ответил я. — Но, если так, я никогда не встречал такого яда. Посмотрите на его глаза.

Я закрыл веки Питерса. Но как только отнял пальцы, они начали раскрываться очень медленно, пока снова широко не раскрылись. Некоторое время я пытался закрыть их, но они всё время открывались снова. Ужас в них не уменьшался.

Я начал обследование. Всё тело было расслаблено. Оно было бессильно, как у куклы. Все нервы как бы вышли из строя. Но никаких признаков параличей не было. Тело не реагировало ни на какие раздражители. Единственная реакция, которую я смог вызвать, заключалась в слабом сужении зрачков при сильном свете.

Хоскинс, патолог, зашел взять анализы крови. Когда он кончил, я снова стал осматривать тело, но не мог найти ни единого укола, ранки, царапины или ссадины. Грудь его была покрыта волосами. С разрешения Рикори я сбрил всю растительность с груди, плеч, ног и головы. Я не нашел ничего, что бы указывало на то, что яд был введен с помощью укола.

Я сделал промывание желудка, взял образцы для анализа из толстой кишки и с поверхности кожи. Я проверил нос и горло — они были здоровыми и нормальными — тем не менее я взял с них мазки для анализа. Кровяное давление было низким, температура тела немного ниже нормальной, но это могло и ничего не значить… Я сделал укол адреналина. Никакой реакции. Это могло означать многое.

«Бедняга, — сказал я сам себе. — Так или иначе, но я должен снять с тебя этот кошмар».

Я ввел ему небольшую дозу морфия. Он произвел не больше действия, чем если бы был водой. Тогда я ввел такую дозу, какую только можно было. Ничего не изменилось. Пульс и дыхание оставались прежними.

Рикори наблюдал за всем с огромным интересом. Я сделал всё, что мог, и сказал ему об этом.

— Ничего больше сделать не могу, — сказал я, — пока не получу результаты анализов. Откровенно — я ничего не понимаю. Я не знаю ни одной болезни, ни одного яда, которые могли бы привести к такому состоянию.

— Но доктор Брэйл, — сказал он, — упомянул о каком-то «изе»…

— Это только предположение, — торопливо перебил Брэйл. — Как и доктор Лоуэлл, я не знаю яда, который мог бы вызвать такие симптомы.

Рикори посмотрел в лицо Питерса и содрогнулся.

— Теперь, — сказал я, — я должен задать вам несколько вопросов. Болел ли этот человек? Если так, наблюдал ли за ним врач? Если он не был фактически болен, не говорил ли он о каком-нибудь недомогании? Не замечали ли вы чего-нибудь особенного в его манерах и поведении?

— На все ваши вопросы отвечаю: нет. Питерс был со мною всю прошлую неделю. Он был совершенно здоров. Сегодня вечером мы беседовали в моей квартире за поздним и довольно легким обедом. Он был в хорошем настроении. Посреди фразы он вдруг остановился, полуобернув голову, как бы прислушиваясь, затем соскользнул со стула на пол. Когда я нагнулся над ним, он был такой, как сейчас. Это случилось в половине первого. Я сейчас же повез его сюда.

— Хорошо, — сказал я. — Это дает нам по крайней мере точное время приступа. Вы можете уйти, мистер Рикори, если не имеете желания остаться с больным.

— Доктор Лоуэлл, — ответил он, — если этот человек умрет, и вы не узнаете, что убило его, я заплачу вам обычную плату и госпиталю тоже — не больше, но если вы, хотя бы после его смерти, узнаете, в чем дело, я заплачу сто тысяч долларов для любых благотворительных целей, какие вы назовете. Если же вы сделаете открытие до его смерти и вернете ему здоровье — я уплачу вам лично ту же сумму.

Я посмотрел на него, и когда значение этого замечательного предложения дошло до моего сознания, я с трудом сдержал раздражение и гнев.

— Рикори, — сказал я, — мы с вами живем в разных мирах, поэтому я отвечу вам вежливо, хотя и нахожу, что это очень трудно. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы узнать, что случилось с вашим другом, и чтобы вылечить его. Я бы сделал это, если бы вы и он были бедняками. Я заинтересован в нем только как в проблеме, бросающей вызов мне, как врачу. Но в вас я нисколько не заинтересован. И в ваших деньгах тоже. И в вашем предложении тоже. Считайте, что я решительно отказываюсь. Понимаете вы меня?

После небольшой паузы он ответил:

— Так или иначе, я больше чем когда-либо хочу, чтобы он лечился у вас.

— Очень хорошо. Где я могу найти вас, если вы мне понадобитесь?

— С вашего позволения, — ответил он, — я хотел бы иметь… представителей, чтобы они всё время находились в этой комнате. Если вы захотите меня видеть, скажите им — и я скоро буду здесь.

Я улыбнулся, но он был серьезен.

— Вы напомнили мне, — сказал он, — что мы живем в разных мирах. Вы принимаете свои меры, чтобы быть в безопасности в вашем мире, а я стараюсь уменьшить опасность в моем мире. Ни в коем случае я не стал бы советовать вам, как избежать опасностей в вашей лаборатории, доктор Лоуэлл. Я тоже подвергаюсь им и спасаюсь от них, как могу.

Всё это было противозаконно, конечно, но мне нравился Рикори, и я понимал его точку зрения: чувствуя это, он продолжал настаивать:

— Мои люди не будут мешать. Если то, что я подозреваю — правда, они будут охранять вас и ваших помощников. Но они, а также те, кто сменит их, должны оставаться в комнате днем и ночью. Если Питерса переведут в другую палату, они должны сопровождать его — независимо от того, куда его переместят.

— Это можно устроить, — согласился я. Затем по его просьбе послал санитара к двери. Он вернулся с одним из стражей. Рикори пошептался с ним, и тот вышел. Немного погодя оба стража вернулись вместе. В это время я обрисовал дежурному врачу особенности случая и получил официальное разрешение начальства на дежурство двух человек у больного. Оба стража были хорошо одеты, вежливы, со сжатыми губами и холодными внимательными глазами. Один из них взглянул на Питерса.