Абрахам Мэррит - Гори, ведьма, гори! [Дьявольские куклы мадам Мэндилип]

Я взглянул на Рикори. Он всё еще стоял на коленях, крестясь и молясь, и тоже на коленях позади него стояла сестра Уолтерс, бормоча молитву.

Часы пробили пять.

Я предложил Рикори поехать вместе домой, и, к моему удивлению, он охотно согласился. Он был, видимо, потрясен. Мы ехали молча в сопровождении телохранителей со сжатыми губами. Лицо Питерса стояло передо мной.

Я дал Рикори сильное снотворное и оставил его спящим под охраной двух стражей. Я сказал им, чтобы его ничем не беспокоили и что я еду произвести вскрытие тела.

Вернувшись в госпиталь в его машине, я обнаружил, что тело Питерса унесли в морг. Окоченение трупа, по словам Брэйли, закончилось менее чем за час, в удивительно короткое время.

Я сделал необходимые для вскрытия приготовления и забрал с собой Брэйла домой, чтобы хоть несколько часов поспать.

Трудно передать словами то неприятнейшее впечатление, которое произвела на меня вся эта история. Могу только сказать, что я был рад обществу Брэйла так же, как он рад был моему.

Когда я проснулся, кошмарная подавленность всё еще оставалась, хотя и в несколько ослабленной степени. Около двух мы приступили к вскрытию. Я снял простыню с тела Питерса с явным волнением. Лицо его изменилось. Дьявольское выражение исчезло. Лицо было серьезным — простое лицо человека, умершего спокойно, без всякой агонии тела или мозга. Я поднял его руку: она была мягка, тело еще не окостенело.

В этот момент я понял, что имею дело с каким-то абсолютно новым, еще неизвестным агентом смерти, вызванным микробом или чем-то другим. Как правило, окоченение тела продолжается от 16 до 24 часов, в зависимости от состояния пациента перед смертью, температуры тела и дюжины других причин. Вообще окоченение не исчезает двое-трое суток. Обычно быстрое затвердевание ведет к быстрому его исчезновению, и наоборот. Диабетики окоченевают быстрей. Сильное повреждение мозга, как выстрел в голову, ведет к убыстрению процесса. В данном случае окоченение началось сразу, одновременно со смертью и закончилось в пять часов, так как дежурный врач сказал мне, что он осматривал тело в 10 часов, и его отвердение еще не закончилось. Оно появилось и исчезло.

Результат вскрытия можно изложить в двух словах. Не было никаких причин для смерти. И всё же он был мертв!

Позже, когда Хоскинс делал свой доклад, эти утверждения оставались верными. Не было причин для его смерти. И всё же он умер. Если таинственный свет, который мы видели под микроскопом, и имел отношение к его смерти, то он не оставил никаких следов. Все его органы были абсолютно здоровы, всё в полном порядке. Он был на редкость здоровым парнем. После моего ухода из лаборатории Хоскинс не мог больше найти ни одного светящегося шарика. Вечером я написал короткую записку, в которой описал симптомы, наблюдавшиеся в случае с Питерсом, не останавливаясь на смене выражений его лица, но осторожно ссылаясь на «необычные гримасы» и «выражение интенсивного ужаса». Мы с Брэйлом размножили эту записку и отправили ее по почте во все госпитали и клиники Нью-Йорка. Кроме того, такие же письма мы отправили многим частным врачам. В записке мы спрашивали также, не наблюдались ли такие симптомы у пациентов, и если да, то просили прислать подробное описание, имена, адреса, род занятий и другие детали; конечно, в запечатанном виде, с гарантией полной секретности.

Я льстил себя надеждой, что моя репутация не позволит врачам, получившим мой вопросник, заподозрить меня в простом любопытстве или неэтичности.

Я получил в ответ семь писем и персональный визит одного из их авторов. Каждое письмо, за исключением одного, с разной степенью врачебного консерватизма, давало мне просимую информацию. Прочитав их, я убедился в том, что в течение шести месяцев 7 человек самых разных по возрасту и по положению в жизни умерли так же, как Питерс.

В хронологическом порядке эти случаи расположились так:

Май, 25. Руфь Бейли, девица, 50 лет, здоровье среднее, работала в Социальной регистратуре, хорошая характеристика, добра, любила детей.

Июнь, 20. Патрик Мак-Илрэн, каменщик, жена и двое детей.

Август, 1. Анита Грин, девочка 12 лет. Родители — небогатые люди с хорошим образованием.

Август, 15. Стив Стенли, акробат, 39 лет, жена и трое детей.

Август, 30. Джон Маршалл, банкир, 60 лет, любит детей.

Сентябрь, 10. Фонеас Димотт, 35 лет, гимнаст на трапеции, жена, маленький ребенок.

Октябрь, 12. Гортензия Дорнили, около 30 лет, никакого занятия.

Адреса, за исключением двух, широко разбросаны по всему городу.

Каждое письмо сообщало о быстром наступлении окоченения и быстром его окончании. От первого проявления болезни до смерти во всех случаях проходило 5 часов.

В пяти случаях отмечались странные изменения выражения лица, которые так беспокоили меня. В той осторожной манере, в которой они описывались, я чувствовал страх и удивление писавших.

«Глаза пациента оставались открытыми», — писал врач, наблюдавший девицу Бейли. — «Она глядела, но не узнавала окружающих и не видела предметов вокруг себя. Выражение дикого ужаса после смерти сменилось особенным выражением, весьма сильно, подействовавшим на обслуживающий персонал».

Врач, наблюдавший Мак-Илрэна, каменщика, ничего не мог сообщить о явлениях после смерти, но много писал о выражении лица пациента после смерти. «Это ничего общего не имело», — писал он, — «со сжатием мускулов, которое называется „Гиппократовым выражением“, ни с широко раскрытыми глазами и искривленным ртом, известным под названием „улыбка смерти“. Не было также никаких признаков расслабления лицевых мускулов после смерти, как раз, наоборот, — я бы назвал выражение его лица необыкновенно озлобленным».

Отчет врача, наблюдавшего акробата Стенли, был точен. Он упомянул, что «…после смерти пациента странные, очень неприятные звуки издавались его горлом».

Это, видно, были такие же дьявольские вещи, которые наблюдали и мы у Питерса, и если так, то не было ничего удивительного в том, что мое письмо вызвало такие детальные ответы. Я знал врача, наблюдавшего банкира, — самоуверенного, важного, великолепного доктора для очень богатых. «Причина смерти для меня не является тайной, — писал он. — Это наверняка тромб в области мозга. Я не придаю значения гримасам и быстрому окоченению. Вы знаете, дорогой Лоуэлл, что ничего нельзя обосновать на длительности этого явления».

Мне хотелось ответить ему, что тромб явился просто удобным диагнозом для прикрытия невежества врача, но это ни к чему не привело бы.

Отчет Димотте был простым перечислением фактов без ссылок на гримасы или звуки.

Но доктор, наблюдавший маленькую Аниту, не был так сдержан.