Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

— Не крещёная? — изумилась тётя Марина. — Ай дела! Первый раз такое вижу. Куда ж родители смотрели?!

— Куда надо смотрели, — дед вроде как защищает меня. — Ни к чему ей это.

Он старый советский атеист, и хоть самого его в младенчестве крестили, никакой веры в нём нет и в помине. Как-то он обмолвился, что окончательно потерял веру на войне. «Если б бог был, он не допустил бы такого», — запала мне в душу произнесённая им фраза.

Матери действительно было по барабану, крестили меня или нет. Это в последние годы она стала почти как верующая — они в театре все такие. Грешат и тут же каются — потому надо веровать, особенно если попов по телевизору показывают. Атеизм среди творческой интеллигенции не в моде, в моде духовность, а за модой она следует рьяно.

Ну а тогда, в семьдесят третьем, попы в телевизоре отсутствовали, мать с отцом не настаивали (бабка-покойница вроде потом жалела, что меня не крестили), да и находились они далече, так что думать моей мамочке о таких глупостях было некогда. И это правильно: вот в этом я её никогда не упрекала.

— Ну так можно же и покреститься ещё, — продолжала Марина. — В любом возрасте можно.

— Да оставь ты в покое ребёнка! — разозлился дед. — У неё своя голова на плечах.

— Точно! — отблагодарила я деда за поддержку. — И эта голова намекает, что пока не время.

— Пожалеешь! — жалостливо взглянула на меня богобоязненная фельдшерша. — Однажды обязательно пожалеешь! Вот несчастье какое произойдёт или ребёнок больной родится.

Вот опять она, манипуляция. Не будешь жить как мы хотим — жестокий бог тебя покарает.

— Не каркай! — рявкнул на полюбовницу дедушка.

— Молчу, молчу, — тут же осознала неправоту тётя Марина. Правда, не от сердца оговорилась, а лишь чтобы старика не сердить — выражение лица о том свидетельствовало.

В церковь я с ней всё же собралась. Да, в Вешних Ключах до сих пор стоит работающая церковь. Никто её никогда не закрывал. В церковь ведь и некрещёным можно, не так ли?

— Да просто посмотрю, — объяснила я доблестному и гордому Никите Владимировичу, когда тот пытался отговорить меня от бабских глупостей. — Хоть развлечение какое.

— И тебе бы с нами не мешало прогуляться, — молвила соседка.

— Делать мне больше нечего! — степенно и гордо прохрипел в ответ старик.

По Тенистой, то есть самым прямым и коротким путём до церкви дойти не удалось: здесь оказалась разрыта дорога. Несколько крепких и злых на вид мужиков с лопатами и звонким матерком деятельно суетились над наскоро разрытой траншеей. Сказать по-честному, тропка там с краешку проглядывалась, но проползать бы пришлось в самой непосредственной и опасной близости от этих приезжих и недружественно выглядевших работяг. Марина потащила меня в обход.

— Шабашников председатель нанял, — объяснила она, хоть я о том и не спрашивала, присутствие рабочих в деревне. — Водопровод на дальние улицы тянут. Мог бы и местных мужиков позвать — больно тут прям специалисты нужны, землю-то рыть. Нет, надо колхозные деньги на ветер пустить. Они наверняка втридорога просят. А выглядят-то как, ты видела? Настоящие уголовники! В татуировках все, мат-перемат на языке. Наверняка уголовники и есть. Допрыгается Елизаров, скинут его из председателей скоро.

— Дед о нём хорошо отзывался, — ляпнула я зачем-то.

— Твой дед обо всех хорошо отзывается. А народу он всё меньше нравится. Самодур какой-то. Да и руководитель, как я посмотрю, неважный. Два последних года у нас неурожай, кредитов он набрал до чёртиков, а отдавать нечем. Доведёт колхоз до ручки. Куркина бы хоть председателем поставили, что ли. Вот тот хозяйственный, слов нет. Как в цеху у себя всё организовал, а! И пасека у него рекордную производительность показывает.

— Почему все говорят: у него? — задала я давно волновавший меня вопрос. — Он же кооператор, то есть не один там должен дела делать. С кем-то на паях, правильно?

— Ой, да вписал он кого-то в партнёры, наверняка вписал. Но всем известно, что он там единственный хозяин. Один он у нас такой деятельный, остальные-то так, овощи.

Вот и церковь наконец-то. При входе в ворота тётя Марина истово принялась креститься, а потом, достав из сумки запасной платок, торопливо и настойчиво повязала его мне на голову. На ней самой платок уже повязан.

Я не знала, следует ли мне, малолетнему антихристу, тоже креститься, позволительно ли мне вообще это, но ради какого-то садо-мазохистского удовольствия крестным знамением всё же себя обложила. В нём, кстати, есть что-то такое артистически декадентское. А ещё фильмы ужасов вспомнились, которые на видике у Костылева смотрела. «Изгоняющий дьявола» — так один назывался. Правильное кинишко, будоражащее. Изыди, дьявол, из плоти этого невинного ребёнка!

К моему удивлению, к церкви подтягивалось довольно много народу. Что, попы в телевизоре свою работу выполняют или всегда здесь так было? Спрашивать у Марины об этом не стала. В том числе и потому, что заметила стремительно приближавшегося к нам Егора Пахомова, директора школы. Тот так и светился благостью.

— День добрый! — полупоклоном поприветствовал он нас. — Рад видеть вас в добром здравии (видимо это Марине больше). Посмотрите-ка! — он развёл руки в стороны, то ли намекая на приличное количество людей, заходивших в здание церкви, то ли ещё на что. — Не получилось у коммунистов за семьдесят лет переломить веру у людей! А как старались! Нет уж, корней у народа не отнять. Рано или поздно всё равно человек к ним вернётся, всё равно припадёт к живительному источнику, только от которого и можно сил набраться.

Точно, народ его многочисленный порадовал.

— Верно, верно! — кивала ему благодушно Марина.

— Разве вы не в партии? — удивлённо-холодно поинтересовалась я.

— Нет, Светочка, не в партии и не был никогда! — словно обрадовавшись моему вопросу, выдал Пахомов. — Хотя заставляли неоднократно, особенно после того, как стал директором. Но, как видите, не сломили. Не смогли.

Мы вошли в этот момент в храм божий, смешались с людской толпой, и это, к счастью, избавило меня от необходимости продолжать разговор с кандидатом в отцы. Пахомова людскими волнами и вовсе отрезало от нас, так что почти сразу я его из вида потеряла. Когда же увидела вновь, он оказался у противоположной стены, на безопасном расстоянии.

Вскоре и служба началась. Я впервые этот спектакль видела, потому во все глаза пялилась. Ради этнографического интереса, само собой. Суть происходящего от меня всё равно ускользала. Вот поп вышел из боковой дверцы, не старый ещё, лет сорок пять. С ним помощник, тот совсем мальчишечка. Хор в углу затянул возвышенно-скорбное песнопение — я аж вздрогнула. Как-то не ожидала, что эта группа товарищей окажется причастной к процессу. Казалось — так просто стоят в сторонке.