Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Он и в самом деле прибыл вскоре. За рулём «Волги» сам, без шофёра и телохранителей. Выбрался из автомобиля нахмуренный, напряжённый, но ничуть не подавленный. Подойдя к людям, даже улыбнулся сквозь бородёнку, и уголки его хитрых губ явственно мне сообщили, что неординарную эту ситуацию он переживает не без внутреннего удовлетворения. Словно ожидая от неё выхода на новый виток реальности.

— Друзья! Односельчане! — артистично произнёс он, посмотрев поначалу налево от себя, потом направо. Трость в руке застыла, как Знак, как Предзнаменование. Да, он далеко пойдёт, сейчас такие артистичные востребованы. — Я никогда никому зла не желал, а уж устраивать саботаж на заводе, тару куда-то прятать — это уж вообще самое нелепое предположение, какое можно придумать. Моя зарплата тоже напрямую зависит от того, поступит ли наша продукция в магазины или нет.

— Ну, у тебя-то зарплата не чета нашей! — буркнул кто-то из рабочих, и Куркин вроде бы услышал это, но вида не подал.

— Заявляю вам совершенно официально: источник всей этой неприятной ситуации — председатель колхоза Елизаров. Да-да, это он вставляет нам палки в колёса. Как вы знаете, химические материалы, полуфабрикат для производства тары мы закупаем в Липецкой области. Так вот, он направил письмо директору тамошнего химзавода с требованием прекратить поставки сырья. Якобы в нём нет больше необходимости. Якобы это решение райкома партии. Заявляю вам, это полная ложь! В райкоме его откровенно не понимают, никаких полномочий для написания подобных писем ему не давали. Хотя там тоже типчики ещё те имеются. Так что это откровенное вредительство. Вот из таких балбесов партия сейчас и состоит! Семьдесят лет они из нас дураков делали и всё угомониться не могут.

— Это точно! — крякнул кто-то в толпе. Кряк этот был поддержан понимающими кивками.

— Вы же помните, какая морока была, когда деревянную тару возили из соседних районов. Какая она была некачественная — половина сломанной приходила. И как стало удобно, когда на заводе появился свой собственный цех по производству пластиковой тары. Раз, два — и готов ящик. Который лёгкий, удобный, занозы на руках не оставляет. Да и продукцию в такой таре у нас стали охотнее брать магазины. Вы же знаете, как у нас расширился список потребителей — десять областей, три автономные республики. Потому что это эстетично, потому что это современно. Зарплата выросла! Но имеются ещё люди, которые так и норовят затащить нас в прошлое. И что самое удивительное — они находятся у власти. Я просто не понимаю, чего хочет Елизаров. У него, должен вам сказать, за душой полно тёмных дел, от которых настоящим бандитизмом попахивает. Я направил письмо в прокуратуру с требованием провести расследование по ряду эпизодов. Уверенности нет, что она отреагирует, мафия бессмертна, у коммунистов везде всё схвачено, но посмотрим. Управа и на них найдётся. Народ её найдёт, потому что терпеть бесконечно все эти унижения невозможно.

Определённое сочувствие слова Куркина в людях вызвали, но лишь у малой их части: кое-кто понимающе кивал, сжимал кулаки и даже издал в пространство будоражащий призыв «Сместить Елизарова!» Большинство же молча покуривало папироски и выражением лиц свидетельствовало, что против советской власти в лице председателя колхоза идти не готово. Но сомнение читалось и на их пронизанных морщинами лбах.

В общем и целом, Куркин своего добился — люди расходились по домам злые и озадаченные. Сам же кооператор уезжать не торопился. Он коротко переговорил о чём-то с директором завода, а потом вдруг обратился ко мне — я неподалёку топталась.

— Как жизнь, Светлана? Была на заводе? Нет? Хочешь прогуляться со мной? Покажу что здесь да как.

— Если только в банку меня не закатают, — ответила я.

Он хохотнул и сделал успокаивающее движение рукой. Не боись, пока не закатаем — видимо, его так следовало понимать.

Мы беспрепятственно прошли на территорию завода, директор остался снаружи. Куркин кивнул сидевшей в тени у забора — тот был бетонный, но кривой и с обилием широченных щелей, прямо рай для несунов — массивной тётке в синей спецовке, видимо работавшей здесь сторожем.

— Здравствуй, Слав, здравствуй! — отозвалась та.

Другой народ на глаза не попадался.

— Тащат, наверное, овощные консервы-то? — брякнула я по ходу, имея в виду и незакрывающиеся ворота, и щели в заборе, и не внушающую трепета сторожиху.

Вячеслав Демократович прямо таки обрадовался моему вопросу — он и без этого ковылял несколько озадаченный, словно подбирая тему для разговора.

— Ну да, бывает, — согласился. — Хотя и не часто. Но ты права: заводская система безопасности требует коренного пересмотра. С таким проходным двором бизнес не делают. Непременно займусь этим вопросом в будущем, когда… У тебя есть идеи на этот счёт?

— Нет, идей нет, — торопливо, словно опасаясь предать воображаемых товарищей, пленённых бойцов-красноармейцев, ответила я. — Да и откуда они у меня могут быть? Я глупая школьница.

— А я уверен, что и сейчас ты бы запросто дала пару-тройку разумных предложений по улучшению работы завода. Ты же особенная, талантливая — я вижу это. Стихи наверняка пишешь.

— Вот уж нет! — воскликнула я, и видит небо, ничуть не лукавила, произнося эту напыщенную фразу, потому что после поэмы «Рождённые в скорби» полугодичной давности ни единой поэтической строчки мои пальцы не накарябали. А полгода — это срок! — Проза — другое дело.

Я вдруг поняла, что упомянула сейчас прозу не просто так. Вот стоит передо мной крутой дядя с деньгами и связями — ну, это я перенимаю на себя исходящую от него проекцию — и невольно, как паскудная босячка, подстраиваюсь под него и ищу от знакомства с ним выгоду. Типа он услышит про мои писательские опыты и предложит издать книгу. Договорится с кем надо. А то и за собственные средства выпустит — сейчас и такое возможно.

Я уродливая дрянь. Я противна самой себе.

Но Вячеслав Демократович — эх, тяжело будет отказаться от сладострастного соблазна называть его только по имени-отчеству — фишку не просёк.

— Прозу, да что ты! — лишь воскликнул деликатно. — Вот видишь, я же говорю! — добавил, но ни про какие переговоры с издательствами и типографиями разговор, естественно, не завёл. Из другой плоскости чувак. С другим психотипом.

И продолжил, словно заведённый, про свою кооператорскую вотчину. Развитие, возможности, рост прибыли, расширение рынка сбыта. Ску-у-у-учно!!! Повеситься тянет. Неужели ты думаешь, предполагаемый — по всей видимости, ошибочно — папочка, что я променяю болезненный, но волшебный мир искусства на сведение дебита с кредитом? Неужели считаешь, что аристократы духа согласятся добровольно окунуться в торгашенские волны? Впустить в храм менял?