Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

А ещё подумала, что и вовсе никакая она не сумасшедшая…

По её словам, поутру шабашники припёрлись в сельсовет, где в категоричной форме потребовали от Елизарова выплаты денег за ту часть работы, что была сделана. Председатель, весьма удивлённый столь неожиданным развитием событий, изобразил им комбинацию из трёх пальцев, именуемую в трудовом народе «фига», и добавил ещё несколько выразительных русских слов в качестве упрёка за невыполнение договора.

— Не-е, мужики! — качал он им головой. — Деньги получите только по завершении работы.

— Так мы же для тебя другое дело сделали! — горячо возражали шабашники. — Поважнее замены водовода. Опасное.

— За то дело мы в расчёте, — сурово обрубил Елизаров. — Если успели пропить — я не виноват.

В общем, побеседовали шабашники, поматерились, но, встретив столь жёсткий отпор от главного человека в колхозе, погрузились всей кодлой в две легковушки (а троим места не хватило, и они два часа ждали на остановке — та прямо у сельсовета — рейсового автобуса до райцентра) и, пообещав в один прекрасный момент вернуться и вытрясти из прижимистого председателя положенные бабки, свалили из Вешних Ключей.

К новости этой местные жители, топтавшиеся рядом со мной у Серафимы, отнеслись с интересом, но более чем спокойно. Она их, в отличие от меня, ничуть не удивила. Версий в процессе небольшого обсуждения было высказано лишь две. Первая: пьянство. Вторая: свойственные подобным горе-работягам природные взбалмошность и разгильдяйство, многократно пьянством усиленные.

Лишь небольшая досада проскользнула их уст почтенных вешнеключинцев — досада по поводу недостроенного водовода и возникших в связи с этим неудобств. Мол, так и придётся с вёдрами к колодцу ходить. Но касалась эта проблема лишь жителей трёх улиц, да и то весьма опосредовано: они и так всю жизнь воду в колодце черпали и по большому счёту никогда не верили, что сгоряча обещанный председателем водный рай придёт когда-нибудь в их дома.

— А-а, болтун этот Сашка! — сошлись во мнении пенсионеры и приближающиеся к этой категории аборигены.

И были они рады, что бегство шабашников и невыполнение обязательств Елизаровым чрезвычайно точно совпадают с их пониманием человеческой сущности.

— А может, другая причина у этого отъезда? — высказалась я робко.

— Да какая ещё причина? — необычайно осмысленно посмотрела на меня Серафима.

— Ну, узнали что-нибудь неожиданное. Пугающее.

— А-а… — махнула на меня рукой сумасшедшая женщина и трижды торопливо перекрестилась.

— Свет! — кричали мне местные гопнички со скамейки. — А, Свет! Чё в клуб не приходишь? Куда пропала вообще?

Ну как уж гопнички — это я утрирую. Пацанва обыкновенная. Посетители клуба. В общем, безобидные. Я ещё при первом посещении этого культурного заведения их запомнила. Имён ни у кого не знаю.

— В клуб? — отозвалась. — Совершенно не тянет! А что, туда приезжает Карлхайнц Штокхаузен? Иначе для чего мне там появляться?

Признаться, музыку герра Штокхаузена ни разу не слышала. Лишь в газете читала, что она весьма наворочена и авангардна. Даже не уверена, что выдержу её.

— Ну, потанцевать, поприкалываться, — это они мне. — Чё ты одинокая какая? Жалко аж тебя. Ты не комплексуй по поводу потери девственности, — короткий, но в целом учтивый и сочувствующий смех, — с кем не бывает. Не замыкайся в себе. Не отвергай человечество. Не к кому нам в минуты печали прислониться, кроме как к ближним нашим.

Не исключаю, что пару-тройку последних фраз я сама домыслила, но суть послания от этого не меняется. Ребята внимательны, ребята обеспокоены, ребята хотят помочь. В меру своего понимания.

Хорошие ребята. Не, правда-правда.

— А ещё кино там крутят! — добавил один из них. — Сегодня — «Жестокий романс». Совковый фильмец, но позырить можно. Любовь-морковь и всё такое. Приходи, Свет!

О, громы небесные! И кто-то когда-то заявил, что снаряды не попадают в одну воронку дважды?! Нет уж, господа хорошие, явные и тайные кукловоды этого мира, если вы начинаете гнуть свою линию, то делаете это порой так настойчиво, что не заметить ваши намёки просто невозможно.

Я пыталась сдерживаться — не получилось. Пробило на хи-хи. Пацаны примолкли, к моим внезапным хрюканьям прислушиваясь и на мои неадекватные телодвижения поглядывая и, возможно, где-то в глубине серьёзно так задумались о том, что были не правы, протягивая руку помощи в благих попытках вытащить меня из липкого болота одиночества и самоедства.

— Десять баллов, чуваки! — крикнула я им экзальтированно и буйно. — Параллельные линии пересекаются! Аннушка ссыт маслом на рельсы! Че Гевара жив и работает банкиром! Спасибо, други, я многое поняла в эти несколько секунд.

И прошагала мимо.

— Всё равно приходи! — подбодрили меня в спину добрые ребята.

И в самом деле добрые. Не отказываются вот. Верят.

Нельзя думать о людях плохо.

Ровно через два дня после отъезда шабашников на крыло легла и тётя Марина.

Собственно, никакой связи между двумя этими событиями нет, у неё причина самая что ни на есть уважительная. Поездка в столицу Белорусской ССР город-герой Минск. К сестре. Она к ней уже давно собиралась — года три, если не больше. Мотивы предполагались сугубо развлекательные — встреча с близкой родственницей, застольные воспоминания, познавательная культурная программа. Но в этом году они изменились и приняли почти скорбные черты.

Полгода назад, в январе, сестра, трудившаяся бухгалтером в одном из минских домоуправлений, похоронила мужа. На похороны тётя Марина приехать не смогла, но все эти месяцы сестра слёзно просила навестить её, потому что впала в депрессию, потеряла смысл жизни и вообще страстно желала обнять младшую сестрёнку. Отказать в такой просьбе фельдшерша не могла и, хоть с тяжёлым сердцем — всё же настроение у поездки радикально поменялось — но решила посвятить родственному долгу последнюю неделю отпуска.

Дед отправился провожать тётю Марину на автобусную остановку. Через полчаса вернулся — и взбудораженный, злой, на нервах весь. В дом отчего-то не завернул, а энергично прошагал прямо мимо окон — я грызла семечки, выглядывая наружу — и даже попытался сделать вид, что не заметил меня.

— Дед! — крикнула я. — Ты чего, заблудился? Тормози, мимо прошёл!

Никита Владимирович на ходу скосил на меня глаза, неожиданно усталые и свирепые, и торопливо бросил:

— Вернусь скоро. Дело есть.

Я какое-то время наблюдала за его удаляющимся силуэтом. Худощавая фигура деда в светлой рубашке была стройна и подвижна, в нём даже что-то мальчишеское проскальзывало. Какой там старик! Он ещё ого-го как крепок.