Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Хороший всё-таки человек. Надёжный, правильный. Не то что я, дрянь испорченная.

Дед уже минут пять, если не больше, как исчез из вида, когда до меня наконец-то дошло, куда она направил стопы. К Макарычевой, библиотекарше! Куда ещё?!

С чего бы ему быть таким злым да взбудораженным? Как пить дать, рассказала Марина о моём разговоре с ней. Дура я, дура! Кто меня за язык тянул?! Надо было представить последствия — я же могу, я писательница. Что если он убьёт её сейчас? Хрен с ней — а его посадят.

Вскочив с табурета и чуть не перевернув тарелку с жареными семечками, я бросилась к двери. Просунула ноги в шлёпанцы — и наружу. Библиотекарша живёт на Рябиновой, но дома ли она? Дома, дома — сегодня воскресенье.

Теплынь. Воздух горячий и плотный. Бежишь — и словно нагретые матрасы телом раздвигаешь. Порой нога погружается по щиколотку в пыль — так та и вовсе обжигает. Сразу вспотела.

Вот и нужный дом — дверь закрыта. Взялась колошматить — никакой реакции. И деда поблизости не видно. Чёрт, неужели болтливая фантазёрка Людмилка всё же в библиотеке?

Собиралась было туда рвануть, но потом осенило: да нет же, нет, у Пахомова она! Тот живёт на Берёзовой — это следующая улица. Рукой подать. Да и дед, видать, сразу же сообразил, где её искать.

Едва завернув за поворот и бросив обеспокоенный взгляд на пахомовское жилище, что сразу же пред видом предстало, я поняла, что опоздала и остановить извержение вулкана уже не смогу. У дома кипела буча. В первые секунды я не разобрала, кто там с кем сцепился и сколько человек в этой схватке участвовало — да на бегу не больно и приглядишься — но затем картина прояснилась. Дрались двое, дед с Пахомовым, а библиотекарша, которая была тут же, визжала, вскидывала к небу руки и призывала в свидетели весь род людской.

Дрались — не совсем точно сказано. По отношению к деду. На самом деле он просто хладнокровно дубасил по-девчачьи защищающегося директора школы, который в какой-то момент понял, что ведёт себя чересчур героически, оставаясь на ногах, и что лучше бы прилечь в эту горячую пыль, в которой покой, умиротворение и нега. Он так и сделал: прикрывая ладонью окровавленное лицо, отступил на два шага от сбавлявшего обороты Никиты Владимировича — вряд ли тот устал, просто собирающаяся на улице толпа начинала действовать на нервы — медленно и натужно, словно опасаясь ненароком удариться, опустил задницу на землю, а потом так же неторопливо повалился в пыль спиной. И словно ощутил облегчение — потому что блаженно раскинул руки в стороны и вроде бы даже издал соответствующий выдох. Библиотекарша после этого завизжала пуще прежнего, решив что суженому совсем каюк пришёл.

В это мгновение я добежала до арены баталий и вцепилась деду в руку. Он обернулся и, увидев меня, смутился. Даже глаза опустил.

— Деда, ну зачем ты это?! — бросила я ему с укором в лицо. — Нельзя так.

— Можно, Света, — отозвался еле слышно он, отворачиваясь в сторону. — Нужно! Такое прощать нельзя.

Я заметила вдруг валявшийся в отдалении топор. Картина вырисовывалась: Пахомов бросился с топором защищать возлюбленную от дедовских проклятий — не бил же тот её, я надеюсь? — а старик взялся за него.

— Вот она, люди добрые! — завизжала, тыча в меня пальцем, библиотекарша Макарычева. — Вот она, дьяволица! Исчадие ада! С неё у нас все беды начались. Она проклята, потому что в тяжком грехе родилась.

Дед рывком освободился от моей хватки и метнулся к ней. Макарычева завопила, отскакивая назад, закрылась руками и съёжилась. Кулаки дедовские до белизны были сжаты, зубы сцеплены в испепеляющей ярости, желваки играли на щеках, а морщины напряжены неистово. Но он сдержался. Только плюнул себе под ноги и бросил женщине негромко:

— До какого же скотства ты докатилась, Людмила! Какие грязные у тебя мысли!

Потом развернулся, махнул мне ладонью, призывая, и, обняв за плечи, отчего мне пришлось подстраиваться под его ход и неуклюже семенить, зашагал по улице в обратном направлении.

У поворота я обернулась — Пахомов уже не лежал, а сидел на дороге, библиотекарша делилась переживаниями с двумя утешавшими её женщинами, а деревенские ротозеи, окружившие сцену битвы, живо обменивались впечатлениями. Было их не меньше дюжины — от детей до стариков.

— Светлана! — сказал на ходу, не глядя на меня, Никита Владимирович. — Ты запомни одно. Всё, что эта дура тебе наболтала — чушь собачья. Не было ничего подобного и быть не могло. Веришь мне? — он посмотрел на меня пристально и даже отчаянно.

— Верю! — ответила я быстро и уверенностью своей деда немного успокоила.

Он, по крайней мере, расправился как-то и посветлел. А меня за дедушку гордость распирала.

Я люблю смотреть, как мужчины дерутся. Возбуждает. По телевизору бокс никогда не пропускаю. Но, странное дело, симпатии часто вызывает проигравший. Разобьют какому-нибудь никудышному боксёришке морду, стоит он перед телекамерой с кровавой юшкой под носом, глаза потерянные, дышит — не надышится, майка мокрая от пота, недовольный тренер претензии в лицо швыряет — и так жалко его станет, что в телевизор хочется залезть и утешить беднягу. Словно он за твою честь бился.

Должно быть, это оттого, что у меня психология неудачницы. И я подсознательно ищу в жизни ситуации, в которых могу предстать в собственных глазах свободной от обязательств перед миром, то есть побитой и отвергнутой. Так легче на самом деле. Я понимаю это, но почему-то с собой не борюсь.

Вот и к Пахомову жалость проснулась. Небольшая, но всё же. Тут иной, конечно, случай, дед по-любому молодец, герой и восставший титан, но Егор ведь тоже как бы ни при чём. Он свою женщину защищал и хотя бы этим заслуживает уважения. Попал под горячую руку. Расплатился за бабскую глупость. Хотя тряпка и вообще человек скользкий. Не хочу, чтобы он был моим отцом. Никого не хочу в отцы! Но… жалко.

Будулай велел никого не жалеть. Сам не жалел и других просил не беспокоиться. А я цыгана не слушаю. Вот ещё не хватало, чтобы моё глупое счастье ты у меня украл! Счастье быть слабой и человечной.

Только что же мне делать со всей этой жалостью? Задушит она меня и землицей завалит.

Ночь выдалась прозрачная, безветренная. Кузнечики чирикают как полоумные. Полнолуние. Диск луны прямо в окна заглядывает, заснуть невозможно. Я уж и так поворачивалась и эдак — никак не подобрать точку опоры, от которой покой настанет. Руку вытяну — на стене тень. Такой сегодня месяц озорной да светлый. Можно из кулаков комбинации складывать: животные, существа сказочные, отцы потерянные с рогами и клыками, как у чертей. Ну-ка, назовись, кто тут по мою душу? А-а, вот этот! На тебе, бестолочь, на тебе, гадина! Будешь знать, как детей делать, когда никто об этом не просит.