Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

О, боги жестокие, он действительно так считает! Он и в самом деле такой.

— А вот это и есть сердце нашего цеха — агрегат ЦС-201М, — горделиво — нет, в самом деле мужик гордился — показывал Куркин на металлическую бесформенную глыбу, утыканную рычагами и световыми индикаторами. — Кормилец мой, — похлопал он монстра по гулкому железному боку. — Производства Харьковского машиностроительного завода. Совсем недавно они такие агрегаты освоили. Спит… — расплылся он в улыбке, довольный своей удачной шуткой. — Именно он и создаёт из кипящего пластика удобную и качественную тару.

— И как он вам достался? — спросила я зачем-то. — Он наверняка тыщ десять стоит. Если не больше. Да и частным лицам оборудование у нас не продают. Вроде бы.

Демократович, сын Перестройки, посмотрел на меня как бог на амёбу.

— У кого-то таланты в прозе, — ответил он иносказательно и опять со своей противной самовлюблённостью, — а у кого-то — в умении дела делать. Во-первых, я не частное лицо, а председатель кооператива, а во-вторых, деньги не проблема, если есть фанатичное желание изменить себя и окружающую действительность.

Я вдруг поняла — точнее, подумалось мне мимолётно — что все эти Демократовичи, эти самовлюблённые нарциссы в самые ближайшие годы изменять окружающую действительность до такой степени, что от неё станет тошно. Нет, в самом деле, с них станется. Розовым идиотам удача прямо с неба сыплется, не мной сказано.

— Я общаюсь с вами только по одной причине, — решила я жёстко прервать поток этого самодовольства. — В надежде на то, что смогу узнать, кто мой отец. Больше вы мне ни для чего не нужны. Даже если вы окажетесь моим отцом — всё равно не нужны. Вы плоский, одноклеточный и скользкий — вы мне не интересны.

— Дура, — ответил вдруг жёстко, если не сказать больше, Куркин. — Ты думаешь, что книжек начиталась — и жизнь поняла? Я человека хочу из тебя сделать. Потому что всё вокруг меняется. Скоро и ты это поймёшь. Только поздно будет. Останешься у разбитого корыта. Водораздел пройдёт по всем — кто-то окажется сверху, а кто-то снизу. Большинство снизу. А я не хочу ходить под кем-то, я гордый, знаешь ли. Я знаю, я ухвачусь, вытяну себя за волосы туда, где жизнь завертится. А вы, никчемные мечтатели, останетесь со своими книжками в дерьме. Я добра тебе желаю, Света, как ты не поймёшь этого? Я из-за тебя уже человека потерял. И ничего, продолжаю к тебе хорошо относиться. Если он действительно совершил то злодеяние — то туда ему и дорога. Но совершил ли? В любом случае, как бы там ни было, ты мне не безразлична.

— Так вы мой отец, получается? — не могла не задать я вопрос, хотя злость кипела. — Ведь не будете же вы желать добра кому-то постороннему, чужому? Значит, вы знаете то, чего не знаю я. Признайтесь, вы мой отец, да? Ответьте, мне очень нужно это знать.

Куркин не выдержал моей патетики и отвёл глаза в сторону.

— Я не знаю, — ответил он несколькими секундами спустя. — Честно не знаю. Никаких родимых пятен, про которые ты упоминала, у меня нет, но это ничего не объясняет. Они не должны передаваться в обязательном порядке. Интимная близость с твоей матерью у меня была, так что моей дочерью ты можешь быть. Каких-то других доказательств не подобрать. Честно тебе скажу, я ощущаю перед тобой какую-то вину, дочь ты моя или нет. Даже не знаю, откуда взялось это чувство. Я хочу, чтобы у тебя сложилась жизнь. Хочу помочь тебе. Потому что ты заслуживаешь лучшего. Хотя бы за то, что тебе досталась такая мать.

— А что не так с моей матерью? — прервала я его.

— Ну, она же такая, — он смотрел на меня сейчас прямо, пытаясь объяснить свою пошлую мысль, но не вполне справляясь с этой задачей, а потому нелепо и гадко улыбался. Наверняка непроизвольно. — То с одним, то с другим. Лёгкая женщина.

— Ваша встреча была ошибкой, — заявила я, разворачиваясь. — И наша тоже. Выход найду, не провожайте.

Нет уж, ни один разговор с этим человеком мне до конца не довести. Лучше и не пытаться.

Это проблема, да. Западня даже. Я-образ. Представления человека о самом себе.

Взять хотя бы Свету Игнашову. Тёзку мою и одноклассницу. Она первая на ум приходит, потому что вопиющий во всех отношениях случай. Уродина, дура и сволочь. Полная бестолочь, но с удивительнейшим самомнением. Разговаривая с ней, всякий раз испытываешь дискомфорт — хотя бы оттого, что возникает ощущение, будто она придуривается. Лицедействует. Но нет, она серьёзна. Она уверена в собственной исключительности и враждебном отношении к ней окружающего мира. Учителя боятся ставить ей двойки и даже тройки, хотя ничего другого своим дурацким лбом она не заслуживает — она настолько умело делает затем против них выпады, причём самыми изощрёнными способами, что диву даёшься. Сидит девочка за второй партой, бормочет что-то — и на тебе, математичка уже в истерике и в слезах выбегает из класса. Света наблюдательна, она вслушивается в каждое слово и всё обо всех знает. Она умудряется в двух-трёх фразах вместить столько намёков на всю личную жизнь бедной учительницы и придать им такую неврастенично-унизительную форму, что людей начинает трясти. Не только учителей.

Без сомнения, это талант. Я боюсь её про себя. Готовлюсь к психологической и физической схватке, потому что вижу в ней полную свою противоположность, но она хитрее, хоть и выглядит клинической идиоткой. Она ластится ко мне, заигрывает, улыбается кривыми зубами и даже — вот незадача — считает меня своей подругой. При этом не забывает постоянно укалывать. Постоянно и изобретательно. Этой садистке непременно найдётся пара блистательных страниц в учебнике по психиатрии. А ещё она звезда школьных дискотек, все старшие пацаны вьются возле, хотя передвигается она как пингвин, не умеет танцевать и имеет безобразную родинку на правой щеке. Но умение подчинять — оно в крови. Мне так и не удаётся поставить её на место, она всегда умудряется лишить меня козырей.

У неё ущербная внешность, ущербные упаднические мысли — она только и делает, что канючит — но я-образ необыкновенно силён. Что за существо сидит внутри её тела и адекватно ли оно воспринимает свои собственные поступки? Кого она видит в самой себе? Владычицу морскую? Никак не меньше. Почему-то это затмевает всю остальную ущербность. Она далеко пойдёт.

Господи, я за сотни километров от тупорылой Игнашлюшки, а всё равно возвращаюсь мыслями к ней! Это безоговорочное поражение. Я в её власти. Вернусь домой — и воткну ей в сердце кинжал. Иначе я потеряна как личность.

Куркин — он примерно из той же колоды. Только не столь мелочен, как гадкая одноклассница. Но цепок и деятелен. Я убеждена, всё это идёт в нём от страха. Страха прослыть неудачником, никчемным существом. Страх толкает его на действия, заставляет утрясать окружающую действительность с пользой для себя. Я-образ через «не могу» формирует личность.