Ли Майерс - BRONZA

– Убей его, и свет больше не будет резать тебе глаза! Все погрузится во тьму! Убей Свет и принеси мне его голову!

Этот голос рокотал в ушах подобно урагану.

– Отдай мне его голову, и ты больше не будешь парией! Я навсегда освобожу тебя от крыльев. Я дам тебе ту жизнь, которую ты так хочешь. Ты сможешь забыть все – я обещаю!

Набегающей на песок волной мягко шелестел голос, уговаривая его. И безумно желавший освободиться от этого голоса, он убил Свет. Отрубил голову, схватил за перепачканные кровью серебристые волосы и протянул тому, кто обещал ему свободу. Мертвая голова смотрела на него ничего не видящими глазами брата, и он закричал.

– Марк, очнись! Очнись!

Кто-то тряс его за плечи. Марк открыл глаза. Над ним склонилось встревоженное лицо Байи.

– Это опять началось, да? Тебе снится тот самый кошмар?

– Прости, я не хотел тебя пугать… – Марк сел на кровати, привалился спиной к стене. Вяло подумал, закончится ли когда-нибудь этот проклятый день, часы показывали лишь начало десятого вечера.

– Я знаю, не извиняйся…

В ванной несколько минут бездумно смотрел на свое отражение. Потом с силой потер ладонями лицо. «Ивама, почему ты такой ублюдок? Что тебе нужно от меня? Чего ты добиваешься? Зачем творишь со мной такие вещи? Какое ты применил заклинание, что я чувствую себя хуже подыхающей собаки…» – думал он, открывая краны до упора. Долго стоял под сильным напором воды в надежде, что она смоет с его кожи прикосновения Оуэна. Устав стоять, просто сполз вниз. Обхватил колени руками, и вода еще очень долго барабанила его по затылку, плечам, согнутой спине. Только когда все мышцы онемели, а кожа покрылась гусиными пупырышками, вышел из душа.

В темноте на кровати едва угадывалась фигура спящего мальчика. На широком подоконнике сидел Монсеньор, перед ним стояла коробка с пирожными и большая чашка горячего какао. Марк поблагодарил его взглядом. Одевшись, пристроился рядом. За окном Нью-Йорк – этот город неспящих встречал наступившие сумерки бриллиантовой россыпью огней. Марку понравился город. Он хотел бы жить здесь всегда. Но не сейчас.

– И что ты уже выбрал? Сигануть с крыши? Или бесславно погибнуть в поединке с нечистью, сделав вид, что «упс» промахнулся? – спросил Монсеньор.

У Марка не нашлось сил даже огрызнуться.

– Вопрос не в этом… – не дождавшись ответа, хмыкнул Монсеньор. – Ты всегда можешь взять бессрочный отпуск, вернуться домой и зависнуть в нирване, в райских кущах! Вопрос в другом! Сколько пройдет времени… день, два – прежде чем ты начнешь ныть от скуки и прибежишь ко мне требовать хоть какую-нибудь работу?

Не желая обсуждать это, по крайней мере, сейчас, Марк промолчал. Сосредоточенно похлопав себя по карманам, Монсеньор достал леденец. Развернул и засунул в рот. Марк уставился на шефа с выражением «не рановато ли впадать в детство?», тот хитро подмигнул.

– Хочу избавиться от одной довольно вредной человеческой привычки.

Догадавшись, что шеф имеет в виду курение, воспользовавшись возникшей паузой в неприятном для него разговоре, Марк спросил:

– А как там Сэйрю? Сузаку говорил, он теперь в Лос-Анджелесе. Решил попробовать себя на роль кинозвезды? Зачем ему эта дешевая слава покорителя Голливуда? Разве мало собственного величия? Да кстати, как у него дела? Я давно его не слышал. С ним все в порядке?

От внушительной фигуры Монсеньора вдруг повеяло холодом могильного склепа.

– Да что может случиться с этой пронырливой рептилией? – пожал он плечами. – Нежится в своем болоте. Цветет плесенью и воняет тухлой рыбой!

Марк удивленно приподнял брови, всмотрелся в посуровевшее лицо шефа. «Поссорились? Не поделили что-то…?»

А Монсеньор думал: «Конечно, я подозревал, что ты прохвост – тот еще Змей с яблоком… Но на этот раз ты превзошел самого себя! Не ты ли говорил мне со вздохом печали, что не знаешь, как это – любить? Потому что не помнишь, каково это – быть любимым?! Зато, надо сказать, отлично знаешь, как быть беспощадным к тому, в чьей любви ты нуждаешься больше всего! Да уж, в иезуитстве тебе не откажешь… Твои лживые насквозь слова… Сэйрю, похожи на белый шелк какуремино и лисью маску, за которыми прячется твое бесстрастное, расчетливо-холодное бессердечие! Возможно ли полюбить того, у кого никогда не было сердца? Вопросец-то легче легкого! Не пора ли осчастливить им свою рогатую голову?!»

– Ладно, раз с вами обоими все в порядке… – он встал с подоконника, – я пошел. Кредитка у отрока. Отдохните, развлекитесь! – Монсеньор направился к дверям. Обернулся. – Только, прошу, без эксцессов, Марк! Не смей пускать на ветер заработанное тяжким трудом! Между прочим, моим тяжким трудом!

Забыв задвинуть жалюзи на окнах, Оуэн крепко спал, растянувшись на спине, прикрыв тыльной стороной ладони глаза, и причудливые тени скользили по кровати, все ближе подбираясь к его лицу.

«…играя ребенком на коленях матери, он смеялся, стряхивая с черного бархата ее платья яркие блестки звезд. А она с глубокой печалью в бездонных глазах, обнимая сына, говорила ему голосом раненой птицы, что он вырастет…

И тогда придет тот, кто разлучит его с братом. Кто обманет его и предаст, а потом убьет. Потому что так и не захочет поверить в то, что не сможет обладать тем, что однажды украл…

И разомкнется Круг, говорила она. И наступит время скитаний… для тебя и для брата. Ты будешь находить его и терять его вновь.

Глупец, он отвергнет тебя, выбрав брести по заросшей тропе, сквозь сумерки, забыв обо всем. В объятиях заката, в обители тьмы, заблудившись в поисках напрасной надежды, запутавшись сердцем в паутине лжи, он будет отвергать тебя снова и снова… И душа твоя почернеет, и замерзнет кровь…

Но придет и другое время. Время, когда твой брат, потерявшись на жизненном пути, окончательно заблудится в темноте – ты найдешь его. И замкнется Круг…

Баюкая сына, пела она ему колыбельную голосом раненой птицы. Но засыпая на руках у матери, он не верил ее пророчествам. Потому что любимый брат был рядом. Одна душа на двоих. Одно сердце.

И брат был Океаном любви, а он Небом, тонущим в нем. А назавтра все изменится. Он станет для брата Океаном света, чтобы тот вечерними сумерками растворился в нем…» Книга 12-ти Лун, глава одиннадцатая

Проснувшись среди ночи с криком – любимый брат только что во сне отрубил ему голову, Оуэн резко сел на кровати. Отбросил одеяло. Схватился руками за горло. Ему было душно, не хватало воздуха. Его душила злоба. Позволить себе быть настолько беспечным… Это едва не стоило ему жизни…