Ли Майерс - BRONZA

На этот раз он никому не позволил раздевать себя. Взмахом руки прогнав слуг, сам снял доспехи, стянул через голову тонкую вязь очень прочной кольчуги, скинул одежду. Распустив волосы, шагнул в горячую воду, погрузившись в нее до самого подбородка. Запрокинул голову и устало прикрыл глаза. Волосы, намокнув, черным плащом прикрыли наготу его тела.

Уже несколько месяцев, вторгшись на земли соседей, неся другим разрушение и смерть, он надеялся, что собственное горе утихнет. И уймется тревожное биение сердца, чтобы не просыпаться по ночам от преследующего его во сне визга меча, а затем глухого стука о землю. Бессмысленная война – она не оправдала его надежд.

Генерал вошел в шатер. Под ногами хрустнуло. Пол, насколько хватало глаз, был усыпан пурпурными ирисами. Воздух наполнен жаром от обилия горящих свечей и тоскливым ароматом умирающих цветов. Полог, отгораживающий императорское ложе от остального шатра, был откинут.

В алом халате, расшитом желтыми хризантемами, с распущенными по плечам волосами его повелитель сидел на ложе, скрестив ноги, и пил вино. Жестом, не дав ему преклонить колени, он пригласил генерала подойти ближе. Нарушая дворцовый этикет, сам наполнил вином серебряную пиалу и протянул гостю. Цвета крови напиток колыхнулся – край пиалы тут же потемнел. Вино было отравленным. Грозное предупреждение, что лгать и дальше не имеет смысла.

Не пригубив, генерал поставил чашу с ядом на низенький столик, стоявший возле ложа. Без тени тревоги смотрел он в лицо своего повелителя и ждал его вопросов.

– Зачем… Зачем ты заставил ее пройти через все это, когда мог просто убить? – спросил Император. Голос его прозвучал спокойно, лишь чуть заметно надломились брови, выдавая душевную муку.

– Потому, что люблю тебя! – прижав ладонь к той стороне груди, где у людей обычно бьется сердце, без тени сомнения ответил генерал.

– Да? Любишь… – Император перевел взгляд с его невозмутимо-уверенного лица на пиалу с ядом на столе. – Тогда умри для меня! – приказал он.

В воздухе повисла долгая пауза.

– Нет? Не хочешь… – горько усмехнувшись, Император встал, опрокидывая столик. – Ну да, конечно, ты же до сих пор не получил желанного! – он повел плечами и халат сполз с его плеч. – Не этого ли ты всегда хотел?!

Тяжелый, шитый золотом, алый шелк упал к его ногам. Отсветы пламени, игрой света и тени льнувшие к золотисто-смуглой коже, четкими линиями обрисовали силуэт гибкого молодого тела.

Взгляд генерала стал настороженно-ждущим.

– Скажи, как долго, притворяясь моим другом, ты мечтал об этом? – спросил Император, отпихнув мешавший ему столик. – Ну, с чего начнешь? Может, сначала оближешь мне ноги? – он покачал голой ступней, не замечая, что дразнит голодную собаку.

В жестком лице генерала что-то дрогнуло. Опустившись на одно колено, он потянулся обеими руками к ноге своего повелителя. Император не позволил ему прикоснуться к себе, ударом пятки в лицо он сломал генералу нос. Но тот не издал ни звука даже когда на смятые на полу цветы закапала кровь.

– Я тоже хотел любить! – воскликнул Император с горечью. – Хотел просыпаться по утрам рядом с ней! Пить ее сладкое дыхание и будить своими поцелуями. Дарить ей радость и растить детей, что она могла мне родить. Но ты, лживый пес, – ты украл у меня ВСЁ!

Он с ненавистью пнул ногой испачканное кровью лицо, не заметив звериного блеска, появившегося в глазах генерала.

– Надо было убить тебя… тогда! – произнес Император с запоздалым сожалением. – Почему я решил, что верный слуга своего господина, – а ты ведь был преданным слугой моему брату, не так ли? – спросил он, не нуждаясь в ответах, – глупец, почему я решил, что предавший однажды не предаст снова?!

Горстка военачальников (все, что осталось от мятежников провинции Ляо Бан) стояла перед ним на коленях, и он, не желая губить хорошо обученных воинов, потребовал себе их жизни. Живыми или мертвыми. Пятерых пришлось казнить. Остальные, в том числе генерал, присягнули на верность новому властителю Поднебесной.

– Надо было убить вас всех! – смахнул с лица паутину воспоминаний Император. Не замечая, что уже не голодный – бешеный пес готов прыгнуть, перенес тяжесть тела на другую ногу, собираясь ударить снова.

Перехватив за лодыжку, генерал рывком швырнул его на пол, на пурпурные ирисы. И бросился к нему.

– Тогда ты умрешь в моих объятиях! Если не мне… не достанешься никому!

По лицу Императора скользнула тень брезгливого разочарования. Выхватив кинжал с пояса генерала, он вонзил его себе в сердце с такой силой, что хрустнула кость.

– Нет, нет, нет! Ты мой! Только мой! Я не дам тебе умереть! – гневно прорычал генерал. И смерть помедлила немного, словно испугавшись этого грозного рыка.

Император открыл затуманившиеся глаза.

– Живи… хоть вечно… – выдохнул он еле слышно, – я не принадлежу тебе… Никогда…

Глаза умирающего опустели. На окрасившихся кровью губах замерла горькая усмешка. Лицо застыло. И это застывшее покоем смерти лицо незримо отодвинуло генерала, продолжавшего сжимать своего повелителя в объятиях, как зверь пойманную добычу, на недосягаемое для него расстояние. Теперь Император был свободен от любви. И от ненависти тоже. И генерал позавидовал его свободе. Потому что собственное сердце так и осталось прикованным цепями безнадежной любви к тому, кто отверг его снова.

Обмакнув тонкую кисть в тушь, старик дрожащей рукой выводил последние иероглифы в летописях о том дне, когда генерал Лун Чжуа привез бездыханное тело своего господина в столицу империи. О том дне, когда, сойдя с ума от горя, он своей рукой убил всех жен и детей повелителя, а затем поджег дворец Тан Джен, соорудив из него огромный, до небес, погребальный костер. И еще очень многие в тот день задохнулись в дыму или сгорели заживо в погребальном пламени, чтобы стать данью генерала своему безутешному горю. Свидетельством любви слуги к своему господину. Закончив выводить последний иероглиф, старый монах вытер кисть и убрал письменные принадлежности. С печальным вздохом свернул свиток. В истории осталось упоминание о бесславной кончине молодого императора, покончившего с жизнью в двадцать семь лет. И все, что он создал – завоеванное им Царство, созданная им Империя, все пошло прахом. Исчезло в пожаре междоусобных войн, развязанных крупными феодалами и наместниками провинций за право занять трон Поднебесной. О том, что императора, носившего имя живого бога, убила любовь, об этом нигде не упоминалось.