Ли Майерс - BRONZA

– Позвольте доложить… – начал он.

Оуэн жестом остановил его. Он разговаривал по телефону.

– Значит, охота завтра…

– Да, Вайсманн как всегда расторопен… Груз уже прибыл. Собрались все… Ждем только тебя и старину Майнца…

– Хорошо…

– У тебя что-то случилось?

– Почему ты так решил?

– Твой голос… он звучит по-новому…

Оуэн рассмеялся.

– О, нет… Виго, ты ведешь себя, как ревнивая жена…

– Ничего подобного, я веду себя как заботливый и любящий кузен…

Послышался добродушный, с приятной хрипотцой, смех.

– Что ж, ты прав… Твой нюх тебя не подвел… Кое-что случилось… Поделюсь при встрече…

– Тогда до завтра.

– До завтра.

Оуэн положил трубку. Доставая сигарету из серебряного, с орлом и свастикой, портсигара покосился на слугу с легким недовольством.

– Что случилось, Оли? За тобой гналось Кентервильское привидение?

– Прошу меня извинить за беспокойство, – дворецкий поклонился, – приехал молодой барон Эгерн. Он желает вас видеть…

– Уже приехал? – Оуэн глянул на часы. – И что… все привез?

– Полагаю, что да, – ответил дворецкий. – Коробку, ту самую, я отнес в спальню.

– Хорошо, – Оуэн закурил, – зови нашего нетерпеливого гостя. Пусть предстанет пред наши светлые очи! – рассмеявшись, махнул он слуге.

– С вашего позволения…

– А где твой гость? – не замедлил спросить Герхард, за небрежностью тона скрывая свой жгучий интерес.

– Спит. В спальне… – ответил Оуэн, как о само собой разумеющемся.

– В спальне? Спит… – эхом отозвался тот. «Не может быть… мальчишка спит в постели Генриха…»

Заметив, как ревниво вспыхнуло лицо молодого барона, Оуэн хмыкнул. Конечно, он мог бы утешить своего любовника, сказать ему, что Марк просто спит и проспит еще долго, пока он не разбудит его. Но не стал делать этого. Зачем? Переживания Герхарда его не волновали.

И в этом был естественный эгоизм любви. Ей всегда было наплевать на терзания другого сердца, если только это не было сердце, которое она любила. А он никогда не заблуждался в отношении своих чувств к молодому Эгерну, зато позволял заблуждаться Герхарду. Поэтому на его предложение вместе поехать в Берлин ответил холодным отказом. Сказал, что будет занят, но как радушный хозяин вышел в холл, проводить гостя.

Упрашивать Герхард не посмел. Знал, любая просьба только разозлит Генриха, если тот настроен так категорично. Поникнув головой, с фуражкой в руке, побитой собакой, побрел к дверям. Оуэн задумчиво смотрел ему в спину.

– Хорошо, ты можешь остаться на ужин, – передумав, разрешил он. Ему показалось забавным познакомить брата со своим любовником.

Герхард, весь просияв, поспешил обратно. Дворецкий, минуту назад помогавший молодому барону надеть плащ, теперь снова помогал его снять. Перед дверью в кабинет Оуэн безжалостно погасил щенячью радость Герхарда.

– Найди себе какое-нибудь занятие… Я действительно занят, – сказал он и ушел, оставив его одного.

Не зная, чем заняться, тот немного потоптался возле кабинета, но услышав, как Генрих просит милую фройляйн соединить его с Людвигом бароном фон Вебером, устыдившись, что его могут застать здесь за подслушиванием, быстро зашагал дальше по коридору.

«Ох, уж этот Вебер…» – с неприязнью подумал о бароне Герхард. Знал, что между ними ничего нет. Знал, что у Людвига репутация отъявленного волокиты. Знал, что обоих связывают только крепкие братские узы, но все равно ревновал к нему Генриха. К их дружбе.

Послышался звон посуды, разговоры прислуги. Впереди была кухня и подсобные помещения. Кажется, он свернул не туда. Здесь ему уж точно делать было нечего. Герхард вернулся в холл, огромный и уныло пустой. Мрачный особняк и внутри соответствовал своему внешнему виду.

От нечего делать, да и просто любопытства ради, прошел в гостиную. С интересом огляделся вокруг. Громоздкая, украшенная гербами и коронами дубовая мебель. Начищенный до блеска темный паркет. Мраморные, в прожилках, колонны и такие же коричнево-красные, будто кровью заляпанные стены. Статуи в рыцарских доспехах. Над камином, в который он мог войти, наклонив голову, живописная картина кровавой резни при осаде какого-то замка.

Каминную полку поддерживали статуи вставших на дыбы жеребцов. Он пригляделся, и ему стало не по себе. Застывшие в немом ржании, с прижатыми ушами, дико вытаращив глаза и раздувая ноздри, те смотрелись довольно жутковато. Так и не разобрав, что именно хотел изобразить скульптор – то ли агонию загнанных насмерть лошадей, то ли безумие озверевших от боли животных, Герхард поежился от пробежавшей по спине неприятной дрожи и поскорее отошел прочь.

За длинным прямоугольным столом могли бы расположиться человек тридцать, не меньше. Но стульев оказалось всего тринадцать. Он шел вдоль стола, скользил пальцами по отполированной временем дубовой столешнице и думал о том, какими же могущественными должны быть эти люди, если их так мало. Всего-то чертова дюжина.

Таинственный орден Розенкрейцеров, в котором состоял Генрих. Только сейчас, здесь, в обители, со всей очевидностью Герхард понял всю неуместность своего вопроса, который однажды задал. А он спросил у Генриха: «Почему рыцари ордена до сих пор позволяют фюреру управлять страной? Почему не убьют его и не возьмут власть в свои руки?»

И услышал в ответ:

– Управлять страной? Вести за собой это стадо баранов, уверенных, что лишь ты знаешь, куда ведешь их? Уволь! – презрительно фыркнул Генрих. – Взвалить на свои плечи такую обузу? Быть всегда на виду… Всем нужно твое внимание… Все от тебя чего-то хотят, отнимая время твоей жизни… – произнес он с легкой задумчивостью. – Не будь наивным, Герхард. Это скучно. И совсем не интересно. Жить для себя намного увлекательней! Личная власть – вот что по-настоящему притягивает меня…

Небрежным жестом привлек Герхарда к себе, толкнул на колени, склонился над ним.

– Смотреть в твои глаза, ломая тебе кости… Слушать твои крики, уродуя это смазливое личико… Ты ведь позволишь мне сделать с тобой все, что я захочу, правда? – спросил он с мягкой вкрадчивостью, запрокидывая ему голову.

Глаза Генриха были по-прежнему ярко-голубыми, чуть ироничными, но Герхарда вдруг поглотила тьма. Глубокая, всепоглощающая тьма. Испугавшись, он непроизвольно издал горлом придушенный всхлип и закашлялся, скрывая за кашлем свой страх. Ладонью, снисходительно, Генрих похлопал его по спине.