Аарон Макдауэлл - Песок. Повесть длиною в одну ночь

Я вздохнул, и принялся за голову для своего памятника зиме, пусть и недолговечного, но как будто открывшего тоннель во времени, и из этого тоннеля ощутимо и приятно веяло детством. Вот в чем дело, Димка. В том, что хоть и мороз, и зима, но открыт тоннель в детство. А из детства не может веять холодом.

Так что с тобой, Димка, никогда не холодно, — посмотрел я вслед маленькому братишке, на секунду отвлекшись от снеговика.

Я снова остановился около аттракционов. Пустые качели противно и жутковато скрипели, слабо качаясь под светом лампочки. В неровном обрезке трубы вовсю завывал ветер. Судя по тому, что деревья вокруг стояли ровно и так же ровно падал снег, в этом обрезке трубы ветер и поселился, наотрез оказываясь покидать его, обиженным воем нагнетая зимнюю ночь.

В душевной пустоте словно засел кто-то, и теперь играл теми тяжелыми камнями, которые я копил внутри себя долгие годы. Я чувствовал, как тяжелое спокойствие давит на сердце, прижимает к земле. Врастаю в мерзлую землю, скрытую асфальтом, загибаюсь под мрачным давление высотных домов, и не вижу выхода.

Безумно захотелось вернуться на пляж, превозмогая страх, забрать Димку с собой. Ведь вырвался же он — пусть и ненадолго — оттуда? Вновь хочется, чтобы сидел на подоконнике, смотрел на закат, не хотел делать уроки, переживал за нашу футбольную сборную и «Манчестер Юнайтед», подпевал Цою, играл в футбол. Хочется, чтобы он снова жил.

Потому что и мне очень хочется жить.

И поэтому я не вернусь на пляж.

Я боюсь.

Качели начали раскачиваться сильнее. Ветер протяжно взвыл, и затих.

Казалось, смерть перестала быть страшной уже давно. Если на то пошло, то я ее даже ждал. Мне казалось, что это будет очень просто и обычно, как одуванчики срывать — вот я был, а вот меня и нет. Раз — и все. Отмучился.

Но сегодня, когда смерть показалась рядом, даже не ударила, а просто обозначила удар, — я понял, что боюсь. Или – непонятно, - вдруг я уже умер?

Домой надо ехать, — решил я. Опять нажраться, уйти в непродолжительный запой. А там и видно будет. Если наутро будет очень и очень плохо, то тогда да — живой. А сейчас надо отвести взгляд от пропасти внутри самого себя, заполнить ее пьяной безнадегой, потому что она лучше крови, текущей из исколотого мыслями сердца.

Качели продолжали скрипеть, но уже не качались, — они застыли, зависнув по дороге назад в верхней точке своей амплитуды, словно фотограф щелкнул спуском, поймал кадр, да так и оставил. Только со звуком не знал, что делать, и застывшие в таком положении против всех законов физики качели продолжали скрипеть, монотонно и жутко.

Точно, поеду напьюсь, - решил я.

Отвернулся и засунул руку в карман в поисках сигарет. И вспомнил, что они кончились. Снова повернулся к качелям.

Просто так, еще раз поглядеть.

— Ну твою же мать, — я мрачно усмехнулся.

Слабо раскачиваясь, на качелях сидел мальчик примерно Димкиного возраста и испуганно таращился на меня, спрятав руки. Нет, постарше, - лет тринадцати.

— Привет, — подмигнул я. — Закурить не найдется?

Больше всего не люблю, когда замерзают руки. Перчатки надо с собой брать, и не выделываться. Забыл, просто забыл. Это бывает.

Я затянулся сигаретой, которую мне протянул мальчик.

— Что тебе по ночам не спится? — спросил я.

Мальчишка вздохнул, глядя куда-то вперед.

— Боишься?

Он бросил на меня опасливый взгляд. Кивнул.

— Из дома сбежал, — понял я. — Что случилось? Да не бойся ты, чего я, не понимаю, что ли? Как звать-то тебя хоть?

— Мишка, — ломающийся голос уже звучал немного спокойнее.

— Михаил, стало быть, — я протянул ему руку. — А меня Серега.

Он осторожно пожал мою руку.

— Рассказывай, Мишка.

Снегопад утих, лишь редкие снежинки опускались на шапку мальчика, не оставляя никакого следа. А он тихо рассказывал. История вечная и банальная. Хотел выйти во двор, погулять. Перед уходом в который раз вытащил "десятку" из родительского кошелька. Зачем? Да Бог его знает, мало ли на что нужны деньги в тринадцать лет. И естественно, был за этим занятием застукан мамой. Убежал с этой "десяткой" на улицу.

И решил уйти из дома.

— Почему? — спросил я, выдыхая дым.

Он вздохнул и ничего не ответил. В глазах мальчика непрошенными слезами заблестела тоска.

— Стыдно, — кивнул я. — Понимаю.

Еще как понимаю. Мне тогда, в аналогичной ситуации, было очень стыдно.

— Куда деньги хоть потратил, а?

Проел. Куда ж еще.

— Михаил, вы чудите не по-детски.

— Знаю, — согласился он, шмыгнув носом. — Больше никогда не буду.

— Не будешь, — я кивнул.

Мишка достал пачку из кармана, поглядел на нее некоторое время, потом перевел взгляд на меня.

— Правильно, — я снова кивнул. — Это тоже не надо. Отдай лучше мне.

— Так если не надо, то вам зачем?

Я в последний раз затянулся и, выдыхая дым, выбросил окурок.

— Я ж тебе жизнь спасаю, — проводив окурок глазами, заметил я. — Тебе ж меньше достанется. Да ладно, шучу. Я брошу.

- Обещаете.

- Обещаю.

Мальчик улыбнулся, протягивая мне пачку.

— Я ее тут нашел, на площадке, честно.

Я сделал вид, что поверил в эту сказку. Хотя стало немного обидно, что Мишка мне соврал. Облокотился на железную трубу качелей. Некстати подумалось — а вот здесь сегодня я уже умирал от безумного холода. А сейчас вот учу жизни мальчика, который куда меньше страшных ошибок натворил, чем я, и вообще у него жизнь вся впереди.

Я-то могу только поделиться прошлым.

Потому что я — прошлое.

Общались мы долго. Шутили, рассуждали, вспоминали разные случаи из жизни, обсуждали кинофильмы и спорт. Давно я так легко ни с кем не общался, да и Мишка, судя по всему, тоже. Страх прошел, я действительно увлекся разговором.

Но всему когда-нибудь приходит конец.

Прилетела ворона, опустилась на песок, снова прошлась взад-вперед, как тогда. Когда умирал я.

— Мишка, — спросил я, чувствуя, как возвращается страх. — Сколько времени, не знаешь?

Откуда ему знать? Я не смотрел на него, — смотрел на ворону, которая понимающе вертела головой, — но был уверен, что сейчас он отрицательно качает головой и пожимает плечами. Характерный жест, он даже в процессе разговора несколько раз поднял и опустил. Или это от холода?

Вот я дурак. С самого утра пацан на улице, замерз, наверное, как собака. Что с ним делать?

— Щас три часа, — уверенно сказал Мишка.

Я удивленно поглядел на то, как он щурит глаза, пытаясь рассмотреть показания кварцевого циферблата часов на левой руке. Свет от лампочки он закрывал собственной тенью.

— Да, точно. Три часа ровно.

Отстают твои часы, Михаил. Отстают на добрый час. В три часа я, наверное, только мост переходил.

— Спасибо, — пробормотал я.