Евгений Константинов - Предел безнаказанности

Другими словами, дедок этот оказался обыкновенным бомжем, на свой страх и риск забравшимся в первый попавшийся пустующий дом. Ерохин признался, что живет здесь уже третий день, питаясь картошкой и солеными огурцами, которые нашел в погребе, и попивая самогон из мутной десятилитровой бутыли. Картошку он варил в маленькой кастрюльке на газу. За водой на колодец ходил по ночам, печку не затапливал и свет не включал, боясь этим себя обнаружить. Однако в доме было не холодно – работал самодельный электрообогреватель. Да еще работал старенький проигрыватель «Концертный» на котором крутилась виниловая пластинка, а доносившийся из динамика треск, заглушал еле звучащую музыку.

– Ого! «Юрай Хип» слушаем»? – удивился Павелко, беря со стола потрепанный конверт из-под пластинки. – А ты хоть знаешь, где сейчас хозяин этого дома?

– Так откуда ж мне знать? – развел руками дедок. – В квартире городской, небось, с жиру бесится. Здесь ведь как получается – у кого-то и два, и три дома, а у кого-то ни одного…

– А у кого-то его дом – тюрьма. Правильно, гражданин Ерохин?

– Наверное, – сокрушенно вздохнул тот.

– Так вот, если не хочешь оказаться в этом, скорее всего, знакомом тебе месте, чтобы через час в доме все было прибрано, но ничего не пропало, а тебя, чтобы след простыл, – Павелко вернул ему паспорт. – И скажи спасибо, что мы сюда не по службе, а на рыбалку приехали…

Оказавшись на улице, Крымов хотел спросить у Павелко, не стоило все же Ерохина задержать и провести официальный допрос, но старлей внезапно крикнул что-то неразборчивое, сорвался с места и со всех ног помчался на озеро. Не понимая еще, что случилось, Крымов побежал вслед за ним, на всякий случай, вертя головой по сторонам.

– Дуй за багориком, он в моем ящике! – уже на льду, обернувшись, крикнул ему Павелко.

– А в чем дело-то? – все еще ничего не понимая, Крымов развернулся в сторону, где стоял ящик старлея, и только сейчас заметил на фоне снега красное пятнышко флажка.

– Не видишь – горит! – показал Павелко на жерлицу и припустил еще быстрей.

Крымов тоже ускорил бег. В нем вдруг пробудился азарт. Открыв ящик, он, смутно представляя, что из себя представляет багорик, безошибочно выбрал это орудие из остальных рыбацких инструментов.

– Есть багор! Подсекай! – крикнул он и помчался к уже склонившемуся над жерлицей Павелко.

Но тот пока что медлил, всего лишь аккуратно, двумя пальцами придерживая натянутую леску, уходившую в лунку.

– Почему не подсекаешь? – тяжело дыша, спросил подбежавший Крымов. – Что, рано еще? Это щука схватила, да? А вдруг она давно уже леску перекусила или за корягу завела?

– Да подожди ты! – отмахнулся опытный рыбак. – Я ее чувствую.

Павелко еще немного выдержал паузу и, неожиданно для Крымова, зажав леску в кулак, резко взмахнул рукой вверх.

– Есть! – выдохнул он. – Здоровущая.

– Оборвет! – закричал Крымов и, сам не понимая, для чего, сунул багорик в лунку.

– Уйди! – Павелко отпихнул его локтем. – Если за что-нибудь не зацепится, то никуда не денется. А в своей леске и поводках я уверен.

Тем не менее, с вываживанием он не торопился, а когда рыба оказалась под самым льдом и удвоила сопротивление, Павелко даже немного сдал леску. Завести щуку в лунку удалось только с третьего раза. Она упиралась до последнего, разбрасывая брызги, мотала головой с раскрытой красно-белой пастью, и, казалось, смотрела на людей с отчаянной ненавистью.

Неожиданно Крымов почувствовал, как во рту у него начали крошиться зубы. «Будто рашпилем по челюсти прошлись!» – успел подумать он, прежде чем обрушившаяся на него боль не поглотила все остальные чувства. Он зажал рот руками и в тот момент, когда Павелко выбросил на лед побежденную щуку, потерял сознание.

– Давай, давай, Игорь Викторович, открывай глаза, скажи что-нибудь, ну, давай же! – Крымов, наконец-то, разлепил веки и увидел перед собой обеспокоенного сослуживца. Сам он сидел в «Ниве» на переднем сидении, Павелко же, видимо с трудом дотащивший его сюда, опирался коленом о порожек машины и растирал ему лицо снегом.

– Шо слушилось? – прошамкал Крымов, чувствуя, что языку мешают ворочаться мелкие острые камушки. Он сплюнул на ладонь и увидел вперемежку с кровью множество белых осколков.

– Да это ты лучше скажи, что с тобой случилось! – закричал Павелко. – Я смотрю, ты валяешься, и вся рожа в кровищи. И без сознания! Подумал сначала, что кто-то тебя подстрелил. Но раны-то на лице не видно. И вокруг все спокойно, тишина гробовая. Да и кому мы понадобились, чтобы в нас стрелять? Не бомжу же этому убогому!

– Я… у меня внутри шо-то, – Крымов скривился. – Как будто зубы рассыпались.

– Да отчего они рассыпались-то?

– Я… не знаю, – Крымов поежился. – Мне… Василий… ш-о-то холодно очень…

– Минуту, – Павелко захлопнул дверь, обежал машину и, сев на водительское сидение, завел мотор. – Сейчас печура заработает – согреешься.

– Угу, – согласился Крымов.

– Больно? – спросил Павелко с сочувствием.

– У-у-у…

– Все, через пять минут летим домой. Я, пока тачка прогревается, жерлицы соберу, – и Павелко убежал на озеро.

Крымов остался сидеть в машине. Он старался не шевелиться. Любые движения моментально усиливали боль во рту, в голове, во всем теле. Но страдал он не от боли. С каждой минутой ему становилось все холодней и холодней. Печка работала вовсю, – он чувствовал ногами теплый воздух, но холод усиливался как бы у него во внутренностях. И от этого ему становилось страшно.

Его уже по-настоящему трясло, когда дверца со стороны водителя открылась, и Крымов, к огромному своему облегчению, увидел Василия.

– Все, через минуту едем, – сказал тот и, схватил лежавший рядом с ручкой коробки скоростей штык, которым Крымов открывал бутылку. – Я все собрал, осталось только щучку приколоть, и полетим домой.

– Зачем? – клацнув зубами, спросил Крымов. – Зачем приколоть?

– Да чтобы не мучилась. А то будет в багажнике трепыхаться. Она ведь здоровенная – кила на два с половиной потянет.

– Не надо, я прошу, – взмолился Крымов. – Лучше поедем побыстрей, а то я совсем околею.

– Да ты что, не согрелся еще? – удивился Павелко. – В тачке, как в Ташкенте, а ты мерзнешь! Постой, – осенила его внезапная мысль, – тебе срочно выпить надо! Это и согреет, и боль погасит. У того бомжары самогонка была, – и, хлопнув дверью, он снова убежал.

Крымов даже не успел ничего ему сказать. А хотел он сказать, что уже ничего не чувствует. Ничего, кроме кошмарного, убийственного холода, и что через минуту или пару минут у него, наверное, совсем остынет и остановится сердце.

Он закрыл глаза и увидел… щуку. Ту самую, которую поймал Василий, и которая теперь валялась на снегу рядом с задним колесом машины. Покрытая легким инеем, щука лежала без движений, и только глаза ее все с той же злостью и ненавистью смотрели прямо на него – следователя Игоря Викторовича Крымова.