Энн Райс - Слуга праха

Голосов я не слышал, возможно, они не проникали сквозь плотные шторы.

Единственное, что портило картину, — это маленькие окошечки, за исцарапанными грязными стеклами которых было невозможно что-либо разглядеть, даже звезды на ночном небе.

Рашель предложила мне сесть.

Я повиновался и опустился в обитое крашеной кожей кресло, приняв совершенно неудобную позу: ноги мои оказались едва ли не выше головы, и я почувствовал себя ребенком, которого строгий отец схватил за лодыжку и поднял в воздух.

Мы сидели лицом друг к другу в этих странных глубоких креслах. Я уже привык к такой лжепростоте, к тому, что строгость и кажущийся аскетизм служат проявлениями роскоши и богатства. Мы расположились в салоне самолета, словно царствующие особы. На столике перед нами стопкой лежали яркие глянцевые журналы и газеты. Вентиляторы обдували нас не самым свежим воздухом, но, видимо, и его следовало считать благословением Божьим.

«Ты что, правда никогда не видел самолетов?» — спросила Рашель.

«Нет, — ответил я. — Не было нужды. Вся эта роскошь… Что пользы, если я не могу даже сесть прямо, когда захочу?»

В салон вошла женщина с холодными светлыми глазами. Она склонилась, чтобы закрепить меня в кресле специальным ремнем с застежкой, и меня восхитила ее безупречная кожа и ухоженные руки. Как удается людям быть такими совершенными?

«Это ремни безопасности», — пояснила Рашель, самостоятельно справляясь со своей застежкой.

А потом она сделала нечто чрезвычайно соблазнительное: скинула дорогие туфли на высоких тонких каблуках. Как только туфли упали на пол, я увидел узкие белые ступни с отпечатавшимися следами ремешков. Мне захотелось коснуться этих ступней, поцеловать их.

Похоже, мое нынешнее тело было самым совершенным из всех, которые я когда-либо имел.

Женщина взглянула на меня с тревогой, отвернулась и неохотно отошла.

Рашель не обратила на это никакого внимания.

В полумраке салона я не мог отвести взгляд от этой прекрасной печальной женщины. Я желал ее. Мне хотелось погладить внутреннюю сторону ее бедер и убедиться, что скрытый под бархатным покровом цветок сохранился так же хорошо, как и все остальное.

Столь постыдные желания смущали меня, приводили в замешательство. Мне вдруг подумалось, что даже болезнь бывает прекрасна. Ее можно сравнить с пламенем, пляшущим на фитиле и постепенно пожирающим воск, внутри которого скрывается фитиль. Так и болезнь пожирала ее тело, обнажая душу. Несмотря на лихорадку, Рашель казалась мне ослепительной, а ее острый ум восхищал.

«Значит, мы отправимся в путь на этой машине, — сказал я. — Поднимемся в воздух и полетим быстрее, чем брошенное копье, с той только разницей, что сами выберем, куда лететь».

«Да, — кивнула она. — И меньше чем через два часа окажемся на самом юге страны. Там мой дом, мой маленький дом, который все эти годы принадлежал только мне одной. И там я умру. Я точно знаю»

«Ты этого хочешь?» — спросил я.

«Да, — ответила она. — Мысли мои постепенно проясняются, и я ощущаю боль. Я чувствую, как яд покидает мой организм. Я хочу все осознавать, видеть и понимать, что со мной происходит».

Я хотел сказать, что большинство людей относятся к смерти иначе, но промолчал, не желая рассуждать о том, в чем сомневался, и причинять ей еще большую боль.

Рашель сделала знак женщине, которая, вероятно, задержалась у меня за спиной. Самолет тронулся и тяжело покатился по полю на своих маленьких колесах.

«Надо выпить, — заявила Рашель. — Что ты предпочитаешь? — спросила она и вдруг улыбнулась, словно подчеркивая, что ее следующие слова не более чем шутка. — Что любят призраки?»

«Воду, — ответил я. — Как хорошо, что ты спросила, а то я уже высох от жажды. Я, как видишь, обрел тело и думаю, оно почти сформировалось. Остались лишь некоторые органы».

«Интересно, какие?» — со смехом поинтересовалась она.

Наконец принесли воду, много чудесной воды.

Бутылка находилась в ведерке со льдом. Я пришел в восторг и смотрел не на воду, а на этот лед. Ничто из того, что я успел увидеть в современном мире, не могло сравниться с непритязательной красотой сияющих кубиков, окружавших запотевшую бутылку с водой.

Молодая женщина поставила ведерко и вынула бутылку. Кубики льда, ударяясь друг о друга, раскалываясь и переливаясь, с восхитительным грохотом посыпались на дно ведра.

Бутылка была сделана не из стекла, а из легкого мягкого пластика. Опустошив, ее не составляло труда расплющить. Она напомнила мне тонкий бурдюк для молока, который навьючивают на спину осла.

Женщина наполнила водой стеклянные бокалы.

В салон вошел Риччи и, склонившись к уху Рашели, что-то прошептал. Насколько я мог догадаться, речь шла о Грегори и о том, что он в ярости.

«Нас включили в полетный план, — громко сообщил он и, указывая на журналы, добавил: — Есть кое-что…»

Рашель не дала ему закончить.

«Брось, — сказала она. — Меня это не интересует. Я уже все читала. Ничего нового. Утешает лишь, что я вижу ее на всех обложках».

Риччи хотел возразить, но она велела ему уйти. Самолет вот-вот должен был оторваться от земли. Кто-то позвал водителя, и тому пришлось ретироваться.

Самолет наконец взлетел. Я пил с жадностью, так же, как в твоем доме. Рашель это позабавило.

«Выпей хоть всю бутылку, — сказала она. — Воды на борту полно».

Поймав ее на слове, я прикончил бутылку. Однако мне показалось мало: организм требовал еще, и это был хороший признак.

Что делал в тот момент Грегори? Кипел от злости, глядя на мои кости? Я терялся в догадках. Впрочем, это не имело значения. Или все же имело?

Неожиданно мне пришла в голову мысль, что всеми моими действиями в прошлом неизменно руководили маги. Даже если мне нужна была женщина, я мог взять ее только с их позволения, причем всегда неохотного. Сам я лишь восставал из праха, убивал и вновь исчезал. В этом не было ничего сложного. Но усиливавшаяся страсть к этой женщине, крепость тела, возраставшая благодаря выпитой воде… Ничего подобного я прежде не испытывал.

Я вдруг отчетливо осознал, что должен был давно проверить собственную силу и почему-то даже не попытался сделать это. Сексуальное влечение Рашели придавало мне сил точно так же, как нескрываемое восхищение Грегори.

Опуская бутылку обратно в ведро, я заметил, что уронил несколько капель на газеты.

Только теперь я понял причину беспокойства Риччи и остальных: во всех журналах были фотографии Эстер, запечатлевшие ее предсмертные мгновения.

Один из журналов поместил фото Эстер на носилках в окружении толпы.

Чей-то голос сообщил, что мы держим курс на Майами и получили разрешение на немедленную посадку, как только достигнем цели.