Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

Правда, двенадцати мне ещё нет, так что, глядишь, обойдётся…

– Придётся сообщить родителям, – прервал Кучум мои горестные размышления.

– Только попробуй! – окрысилась я.

– А что произойдет? – заинтересовался он.

– Посажу в ухо жука-дровосека, – мрачно пообещала я. – Он прогрызет ушную мембрану, проберётся в голову и отложит яички в твой деревянный мозг. Вскоре из них выведутся личинки и начнут жрать все подряд. Сдохнешь в страшных мучениях!

На наших домашних буратин такая угроза оказывает самое ошеломительное действие. Помню, когда я первый раз пообещала Глаше посадить в ухо короеда, она так перепугалась, что полмесяца тайком от мамы таскала мне шоколад, ореховую пасту, зефир, и чипсы. А потом у меня высыпала аллергия, и счастье чревоугодия кончилось.

– Пф! – пренебрежительно выдохнул Кучум.

Поток воздуха из его пасти сдул Сцеволу, задремавшего у меня на плече, и пощекотал волосы на шее. Дыхание буратины пахло свежими опилками.

– Что фыркаешь, как конь? – Я подставила кувыркающемуся в воздухе дымкролику ладошку. – Испугался?

– Вот ещё. Чего боятся-то? Далеко твой жук не уползёт.

– А кто его задержит? Может, у тебя в башке дятел живет?

– Дятла нету, а человечек есть. Мальчик-с-пальчик. С мухобойкой. Как раз на такой случай.

– Во ты врать здоров! – восхитилась я. – Думаешь, если с ребёнком беседуешь, так можно всякие небылицы плести? Да мне точно известно, что внутри у буратин. Никаких человечков, одни шестерни, тяги и ремни. И чуточку целлюлозных мозгов.

– Не хочешь, не верь. – Кучум пожал глыбообразным плечом и мечтательно добавил: – А вот как раз ремень сейчас не помешал бы. Хар-роший такой солдатский ремешок. Ну ладно, это дело мы отложим на недельку, до возвращения родителей. – Он поднялся на ноги, да так плавно, что я даже не покачнулась. – Будем надеяться, что мальчики постесняются рассказать, как их поколотила белая девчонка. Идём домой, пока Глаша не забеспокоилась.

– Идём, – согласилась я.

Дома я до самого вечера вела себя тише воды, ниже травы. Покорно кушала что дадут, занималась уроками, сколько полагается, телек выключила по первому требованию Трофима Денисовича. В постель легла ровно без четверти десять! Сцевола как водится начал скакать по кровати, но я его не поддержала. Он от изумления полиловел и спрятался среди игрушек.

Мне не спалось. Я лежала и фантазировала. Представляла то серебристый свадебный цеппелин, торжественно проплывающий над цветущими мандариновыми плантациями Приамурья – внутри гондолы повзрослевшая Виктория и какой-то высокий и стройный юноша с развевающимися чёрными волосами. То себя теперешнюю с альпенштоком, мужественно заглядывающую в самое жерло Толбачека. То спускающуюся с неба гигантскую летучую тарелку, в которую садятся Наши Новые Соседи, чтобы навсегда улететь в другую галактику.

Около половины одиннадцатого в окне нарисовалась гигантская морда Кучума. В уголке рта была зажата кувшинка, с рогов свешивались пряди водорослей. Сначала буратино вел себя тихо, но, разглядев, что я не сплю, запыхтел.

– Это тебе, Виктория, – пробормотал он, не разжимая похожих на толстенные доски губ. Получилось что-то вроде «эо ее иоия».

Я прыснула, соскочила с кровати, взяла кувшинку и неожиданно для себя чмокнула его в пахнущий влажным деревом нос. Кучум со стуком моргнул зелёными глазами и пожелал мне покойных снов.

Разбудил меня шум. Очень неприятный шум. Как будто во дворе что-то рубили, ломали. Потом зазвенело бьющееся стекло, и скрипучий голос Трофима Денисовича умоляюще воскликнул:

– Прекратите!

Ответом ему был дикий визг множества глоток. Снова зазвенело стекло, и почти сразу по потолку спальни загуляли отсветы пламени. Я соскочила с кровати, на цыпочках подбежала к окну и осторожно выглянула. По двору метались полуголые, блестящие от пота люди. Чёрные. В руках у некоторых были факела, у других – большущие ножи-мачете. Двое обладателей мачете с хохотом рубили застывшего в нелепой позе Трофима Денисовича. Садовник был буратино старой конструкции, полностью дубовый, и работа у них подвигалась медленно.

Меня затрясло. Больше от ярости, чем от страха. Добраться до маминой комнаты и вскрыть оружейный шкаф – было делом одной минуты. Когда я выскочила в коридор, волоча тяжеленную двустволку, туда же вывалились из кухни два заливисто ржущих Наших Новых Соседа. Тумаками и пинками они гнали перед собой Глашу. Левая рука у неё была сильно обуглена, правая болталась на какой-то веревочке.

– А ну, отойдите от нее, – приказала я.

– Ай-ай-ай, какайя плёхайя ребёнк’а! – заверещал худой как скелет негр с непропорционально огромной головой. – Сначаля биля палком маленьких Олубару, чичас хочешь стреляйть больших Олубару? Олубару будет наказывать плохайя белайя расистк’а. – Он, вихляясь, двинулся ко мне.

– Наказалку подрасти, – процедила я и потянула спусковые крючки. Оба враз.

Отдача выворотила ружьё из рук.

Большеголовый Олубару молчком рухнул на пол. Одной ноги ниже колена у него попросту не стало. Другой Наш Новый Сосед исчез так стремительно, что я не успела заметить, в каком направлении. Да мне и не до того было – мозжащими пальцами я перезаряжала двустволку.

– Виктория, – проговорила вдруг строгим голосом Глаша. – А ну-ка, немедленно отнеси ружьё на место. Тебе нельзя…

Обогнув бормочущую деревянную дуру, я выскочила во двор. Изрубленного Трофима Денисовича как раз закончили поливать какой-то маслянистой жидкостью. Мелкий негр, наверно, мальчишка, ткнул в него факелом. Садовник вспыхнул – сразу весь. Я с натугой подняла тяжёлые ружейные стволы, положила на перила лестницы, прицелилась.

Тут-то мне и засветили по затылку.

Самым лучшим было бы, если б я от удара потеряла сознание и не видела всего ужаса превращения нашей прекрасной столетней усадьбы в хлам и головёшки. Но голова моя оказалась чересчур крепкой, поэтому я лежала, завёрнутая в портьеру, и видела такие ужасы, о которых нельзя даже помыслить одиннадцатилетней девочке, любящей свой дом. А ещё я думала о Кучуме. Думала нехорошо. Куда девался он, такой огромный и сильный, умеющий сражаться с дикими зверями и ворочать неподъёмные тяжести, в то время, когда нужен больше всего? Я знала, конечно, что ни один буратино не способен причинить вред человеку, но ведь расшвырять-то чёрных громил, прогнать прочь – хотя бы оглушительным рёвом – он мог бы? А он струсил. Удрал.

Устав ломать, жечь и плясать, Наши Новые Соседи собрались вокруг меня. Их оказалось не так и много, всего-то шестеро. Пятеро мужчин и тётка. Тот коротышка, поджегший Трофима Денисовича, был вовсе не мальчиком. Не то карликом, не то пигмеем и вдобавок, похоже, главным. Во всяком случае, у него единственного был при себе пистолет.