Мария Чурсина - Проклятье

Может, это была вовсе и не нога. Маша всё-таки оставалась человеком, и воображение у неё тоже было человеческим. Оно вовсе не подходило для того, чтобы представить себе неовеществлённую сущность.

Шаги звучали на одном месте, звучали и звучали, как будто расстояние от двери до шкафа — многие километры по бурелому, пустыням и обвалам. Не отрывая глаз, она позвала его опять.

Значит, яркая лампочка в темноте. Не самое обидное сравнение. По крайней мере, у неё есть время и силы до того, как она прогорит. До того, как ей за неуплату обрубят электричество.

Скоро он придёт, и тогда Миф увидит, какая она бездарность.

В коридоре послышались шаги, потом — скрип ключа в замочной скважине. Сабрина вошла, громко хлопнув дверью, и тут же включила свет. Мгновенно рассеялось всё: шаги, мысли, чувство холода на кончиках пальцев. Маша ощутила себя на полу, скрюченной в неудобную позу. Щекам было холодно. Она провела ладонью: слёзы.

— Ты чего? — глухо от испуга спросила Сабрина. Наверняка она не ожидала увидеть её здесь — так рано, одну, в темноте.

— Это просто эмоции. Яркая лампочка.

Не снимая уличной одежды, Сабрина опустилась рядом. Заглянула ей в лицо — Маша не потрудилась даже отвернуться.

— Я влюбилась в Мифа, — сказала Маша, глотая холодные слёзы.

— Это я уже давно поняла.

— Я влюбилась в Мифа, а он наслал на меня проклятье. Потому что проклятье нельзя скинуть на кого угодно. Можно только на беззащитного, а самый беззащитный — тот, кто любит.

Сабрина слушала её, не прерывая. Она сделалась неподвижной и бледной, как фарфоровая кукла, и неудобно подвёрнутая нога должна была давно затечь, но Сабрина не меняла позы.

— Потому он и наслал проклятье на меня, а потом сбежал. Может, он хотел сбежать навсегда, но не получилось, может, просто решил развеяться. Понятия не имею. Теперь он вернулся.

— И что теперь? — спросила Сабрина тихо, как будто от её голоса могли рухнуть стены.

— Теперь ничего. Он не будет снимать проклятье. Я же видела его. У меня такое ощущение, что я знаю его насквозь. Он всё время врёт. Ему от меня больше ничего не нужно. И он не шевельнётся. Понимаешь?

За одной стеной громко и нескладно пели, звенели посудой за другой, в коридоре — топали. Маша чувствовала, как за воротник рубашки текут слёзы и думала, как же хорошо, что сегодня она не красила глаза.

Сабрина тряхнула головой.

— Нет, почему именно на тебя? Или что, Мифа кроме тебя никто не любит? Мне не понятно.

Она вытерла щёки рукавом. Тёмные пятна проступили на серой ткани.

— Это как раз понятно. Жену и любовницу жалко, а меня — нет. Непонятно, что делать дальше.

Утробное пение в соседней комнате скомкалось кашлем.

— Сволочь, — прошипела Сабрина, отворачиваясь к шкафу. Сжала пальцами край одеяла. — Скотина. Ненавижу.

Они посидели молча, каждая в коконе своих мыслей. Сабрина барабанила пальцами по спинке кровати. Маша слушала мир вокруг себя. Ей было почти плевать, что сделает с ней проклятье. Сегодня ей стало легче уже от того, что мир вокруг перестал вращаться бешеной каруселью. Больше не требовалось ни обвинять Мифа, ни защищать его перед собой. Все заняли свои места. Вот преступник, вот жертва. Вот злой умысел, вот мотив. Как в учебнике — всё ясно.

— Должен быть выход, — жёстко произнесла Сабрина. — Не бывает так, чтобы преподаватели скидывали на курсантов проклятья и весело сбегали. Нужно рассказать на кафедре.

Маша покачала головой.

— И как мы это докажем? Миф скажет, что ничего не было, что я вообще сама подцепила это проклятье, а теперь наговариваю на бедного Мифа.

— Глупости! Они поверят. Мы не такие уж отвратительные обманщики, чтобы нам не верили.

— Да, — хохотнула Маша. — Я уже представляю статью в газете, знаешь. «Как выяснили наши корреспонденты, в институте обороны произошёл небывалый скандал. Одна курсантка, Даша Соколова (имя и фамилия изменены) возвела клевету на честнейшего преподавателя, всяческого героя и заслуженного…»

Сабрина толкнула её в бок.

— Прекрати.

Она села рядом, спиной к кровати, плечом касаясь Машиного плеча. По коридору протопала, хохоча, шумная компания. Скрипнула дверь — кто-то высунулся и посулил позвать коменданта. Хохот и голоса стали тише.

— В конце концов, — сказала Сабрина, застывшим взглядом испепеляя шкаф, — пусть просто снимут проклятье. Нам же не нужно, чтобы его казнили на главной площади. Пусть снимут, ведь они не имеют права оставлять тебя в беде, а уж потом мы посмотрим, да?

От горечи сводило скулы. Натужное веселье схлынуло, как море, оставив за собой бесплодную пустыню и трупы рыб. Маша закрыла глаза, открыла. Мир вокруг жил своей привычной жизнью, и его звуки заглушали звуки не-жизни. Тяжёлых шагов с подволакиванием она больше не слышала.

— Я ни к кому не пойду.

Сабрина усмехнулась:

— Я пойду.

Миф приходил на лекции, но больше не смотрел в её сторону, хоть Маша всегда садилась за первую парту. Ей казалось, даже сядь она прямо за кафедру, Миф всё равно сделает вид, что её не существует. Она тщательно конспектировала все его слова, каждое слово — аккуратным почерком, и основные термины — красной ручкой. И не к чему было придраться. Но Миф и не пытался. За первую же срезовую контрольную она получила высший балл — и ни пометочки на полях, хотя у остальных замечаний было предостаточно, даже у Сабрины.

Дни тащились, медленные и тяжёлые, как пятьсот-весёлые поезда. Каждый пах крепким чаем и ветром с реки. В одну из суббот Маша не выдержала и села на тридцать шестой автобус. У неё при себе снова ничего не было, и она убеждала себя, что даже складной ножик взяла случайно — он валялся на дне сумки неделями, и периодически она видела его, когда доставала тетрадки. Теперь у неё не осталось даже ключей.

Заброшенная стройка была на самом краю города, где пейзажи из высоток медленно перетекали в трёхметровые заводские заборы. Невозведённый дом в два с половиной этажа торчал посреди пустыря. Каркали антрацитовые вороны — каждый величиной с небольшую собаку — и не разлетались, когда приближалась Маша. Она увидела совсем свежий собачий труп — рыжая дворняга лежала в кустах, голова валялась тут же — вывалив язык между жёлтых клыков. Вороны прыгали вокруг неё, но не подходили.

Все окна на первом этаже закрывали ржавые решётки, вероятно, такие же старые, как и сама стройка. Единственный незамурованный проём закрывала железная дверь и навесной замок, ржавый и негодный свиду, но основательный. Это Маша знала наверняка.

Она обошла стройку вокруг, разводя в стороны одревесневевшие стебли чертополоха. Под ногами хрустела кирпичная крошка. Окна второго этажа смотрели на мир кусочками голубого неба — над ними почти не осталось перекрытий, и в них не было решёток. Но туда она не смогла бы забраться.