Дэннис Крик - Судьба вампира

Писатель пожал сухощавую кисть, забыв представиться.

— Знаю, знаю, что вы думаете…

Меня многие считают странным. Но я такой же, как и все. Просто привыкший к смерти.

Когда каждый день видишь похороны, страх смерти притупляется. Да и не только он. Скорбь и отчаяние, которые я вижу на лицах людей, приходящих в Черную Долину, давно не вызывают у меня сопереживания. Я к ним привык.

В каком-то смысле даже стал их частью.

А когда хоронили Анну, я грустил. Действительно грустил. Иногда смерть выглядит весьма нелепо. Особенно, когда приходится видеть, как закапывают совсем еще юное создание, — Холумбек посмотрел в небо.

Там в серой обители бескрайней пустоты на юг летели журавли. Зрелище это вызывало щемящую тоску в сердце. Даже зная о том, что теплолюбивые птицы вернутся на насиженные места после долгой зимы, все равно отпускать их почему-то не хотелось.

— Это я нашел тело бедняжки.

— Вы?

— Да, — на лице Холумбека застыл отпечаток трагедии.

— Многие боятся умереть. А вы? — узловатая кисть сжала железный набалдашник.

— Что я?

— Вы боитесь смерти?

Секунду подумав, писатель ответил.

— Черт его знает, — и пожал плечами. — Смерть всегда асоциировалась у меня со старостью. Вот ее я боюсь.

— Что ж, по крайней мере, это честно, — Холумбек кивнул. — Многие пытаются скрыть свой страх за холодными лицами, делая и души свои такими же холодными, — его взгляд потерялся среди темнеющих могил.

— Я никогда не скрывал своего страха перед смертью. И сюда во многом пришел для того, чтобы побороть его. И, знаете, что? У меня получилось.

— С этим не поспоришь, — Виктор попытался уйти от темы смерти. — Скажите, а вы не знаете родителей Анны Фабиански? Быть может, вы были знакомы с ее матерью?

— С какой целью интересуетесь? Вы полицейский? Расследуете ее смерть? По-моему, расследование давно закончено, ведь все и так ясно.

— И все же?

— Да, я знаю Магду. Она довольно милая женщина.

Я часто приходил к ним в гости в дом на бульваре. Можно сказать, я дружил с ними. Но после смерти дочери Магда замкнулась в себе и сейчас старается вообще ни с кем не общаться. Ну, так это и неудивительно, правда? Потерять единственную дочь, которую растила столько лет… с такой заботой и надеждой… Как бы вы себя чувствовали, если бы потеряли единственную дочь?

— У меня нет детей.

Виктор встрепенулся от шороха крыльев. Обернуться его заставила ворона, неожиданно присевшая на надгробный камень. Ее крохотные желтые глазки-бусинки сверлили его коварным взглядом. Он сделал шаг по направлению к камню, но она тут же взмыла ввысь. Он успел заметить, что одно крыло у птицы подбито — она оставила на камне сгусток крови.

Несколько капель упали на землю. При виде крови у Виктора засосало под ложечкой, а в животе заурчало так громко, что, казалось, и его собеседник услышал противный рык желудочного сока. Он понял, то чувство голода, преследовавшее его до сего момента, было сущим пустяком, обычным желанием «заморить червячка».

— Хотите пройти в мой дом? У меня маленький дом за кладбищем, — сторож указал на частокол деревьев, скрывающийся в полутьме.

— Нет, спасибо, — Виктор замотал головой.

— А то бы посидели, выпили чаю. С алкоголем я давно завязал. Лет десять уже ни капли в рот не беру. Чего и вам советую. Только крепкий черный чай и хорошая сигарета — вот, пожалуй, и все мои удовольствия. Не много для счастья надо старому кладбищенскому сторожу. Не правда ли?

— Хотите закурить? — Холумбек протянул писателю сигарету.

— Вообще-то я предпочитаю сигары…

Прежде чем взять ее, Виктор долго смотрел на измятый фильтр, но потом все же решился.

— Не стесняйтесь, прикуривайте. Нечего стесняться своих привычек, даже если они не такие уж и полезные, — легкий кивок, за ним последовал брызг искр из зажигалки, и Виктор глубоко вдохнул желанный дым.

Нет, ощущения, конечно, были не такие, как после раскуривания сигары, но он так давно не брал в рот сигарету, что уже успел позабыть наслаждение, которое она может доставить.

Первая затяжка вернула ему успокоение и даже придала сил. Но потом вдруг тошнота взмыла со дна желудка и со скоростью головокружения достигла пищевода. Он закашлялся, и его вырвало прямо на землю, он еле успел сделать пару шагов к ограде, чтобы не осквернить могилу. Лицо посерело, и судорожный кашель согнул его пополам.

Когда писатель выпрямился, Холумбек уставился на него, будто увидел перед собой призрака.

— Да ты не куришь! — он закачал яйцевидной головой. — А чего брал тогда? И вид у тебя такой бледный. Ты случаем не болен? — взгляд его наполнился подозрением.

— Откуда ты приехал?

— Мне пора, — Виктор откашлялся и шагнул за калитку.

— Эй, как тебя зовут? Постой! Неужто весть о таинственной смерти бедняжки дошла и до вас? Эй, постой! Откуда ты?

Но писатель его уже не слышал. Быстрым шагом он шел по крайней аллее, и в голове его звенела пустота.

С наступлением ночи в городе пошел дождь.

Скрываясь от него, писатель забрел в ближайший мотель. Им оказалось ветхое трехэтажное здание с маленькими комнатками и унылыми коридорами, невесть каким образом приспособленное под заведение подобного типа.

На его счастье хозяин не стал спрашивать у него документы, молча приняв к оплате чудом сохранившуюся кредитную карту. Сие обстоятельство навело писателя на мысль, что в этом мотеле привал криминальных личностей отнюдь не редкость. Но это было ему только на руку.

Привыкший к вниманию публики, Виктор Мурсия не переставал удивляться тому, что в Менкаре его никто не узнает. Имя его должно было быть известно даже здесь, на окраине Большого Мира. Но тогда откуда взялась эта черствость со стороны местных? Эта дремучая непросвещенность и цинизм? Ладно, Варга, ладно Лео, но служанка Морелия, Холумбек… Вряд ли они слышали о нем.

Устроившись на малогабаритной кровати в комнате на третьем этаже, Виктор наконец-то смог побыть в одиночестве и привести мысли в порядок. Все, что его тревожило, не имело простого решения. Так же, как и ощущение несправедливо обвиненного не имело своего конца.

Пребывать в темной неге под закрытыми веками то количество времени, которое было необходимо для проработки дальнейшего плана своих действий, ему не позволил голод.

Едва он сомкнул глаза, как тот вернулся к нему со всей своей безудержной свирепостью, на которую было способно только это чувство.

Писатель нашел в холодильнике не первой свежести хлеб и сыр, сел за стол, наделал бутербродов. Но как только поднес один из них ко рту, снова почувствовал тошноту. Ее возвращение в живот было таким стремительным, что он едва сдержался от очередных позывов рвоты.