Алексей Филиппов - Плач Агриопы

- Это не чума. — Выпалил Павел. — Не та чума, которая опустошила пол-Европы в средние века. Не та, которую называли Чёрной смертью. Хотя, при взгляде на больного Босфорским гриппом, приходит на ум сравнение симптомов — с чумными. Тёмные пятна на теле. Нарывы, похожие на бубоны.

- Верно, — Третьяков одобрительно кивнул. — Суть в том, что мы знать не знаем, что означают эти пятна и бубоны на теле больного Босфорским гриппом. К примеру, появись они на теле чумного веке этак в пятнадцатом, тогдашние доктора, при взгляде на них, диагностировали бы ту или иную стадию болезни. Скажем, пятна размером с пуговицу — больной протянет ещё неделю. Стали размером с раскрытую ладонь — чума заберёт бедолагу через пару дней. Что-то в этом роде. Для нас внешние проявления болезни ни о чём не говорят. А что мы знаем точно?

- Точно… — Павел сосредоточился. — Мы знаем точно, что первый симптом Босфорского гриппа — высокая температура, которую невозможно сбить. Больной может потерять сознание, начать бредить. А может ещё некоторое время оставаться на ногах.

- Как долго человека сжигает этот жар — до момента выздоровления или наступления смерти?

- Неизвестно. — Управдом вспомнил раздувшегося мертвеца в доме под Икшей, передёрнулся. Добавил. — Но смерть может наступить очень быстро.

- А процент выживших, переболевших?

- Неизвестно. Когда я смотрел телевизор в последний раз — говорили, что кризис не переживают около семидесяти процентов больных. Но тогда было известно только о двух разновидностях гриппа. Возможно, сейчас их стало больше.

- А может, болезнь всё время трансформируется, видоизменяется? Понимаешь, что это значит?

- Что её невозможно исцелить? — Павел брякнул первое, что пришло в голову, и заметил, как Третьяков нахмурился.

- Угадал! — Пробормотал тот. — В таком случае, против Босфорского гриппа будет действенно только универсальное лекарство — панацея от всех болезней. Тот терияк, который пытается сейчас соорудить наш профессор.

- Но… У него же есть шанс?.. — Осторожно предположил Павел, не понимая, куда клонит взволновавшийся собеседник.

- Босфорский грипп… Похож на наказание… — Цедя каждое слово, выговорил Третьяков. — В этом всё дело. Он — текучий, как мёд… или воск… — «Ариец» погладил пальцем одну из незажжённых, остававшихся в резерве, свечей. — Как будто мы должны что-то сделать — вычислить источник, а не найти противоядие…

- Я тебе говорил то же самое, — управдом в удивлении уставился на собеседника. — Ты помнишь?

- А ты был прямо-таки уверен, что я должен внимать каждому твоему бреду про бога и чёрта и про болезнь в человеческом обличии? — Взорвался вдруг Третьяков. — На богослова меня не учили! Чертовщину — тоже не жалую! В то, что люди бывают хуже чертей — верю безоговорочно!

- Это не чертовщина. — Упрямо и вызывающе буркнул Павел.

- Знаю. — Отмахнулся «ариец». — Теперь знаю, не заводись… — Он взял с подоконника толстую книгу — на вид, не слишком старую, в современном твёрдом переплёте. Павел изумился: книг в доме травника он видел совсем немного; при той сырости, какая стояла тут, их судьба была бы незавидной. — Вот послушай… Это я нашёл здесь… Там была закладка… — Третьяков чуть сощурился. Павел подумал: возможно, у чтеца не идеально зрение. И ещё подумал: как мало они знают друг о друге — при том, что сделать сообща должны столь многое. «Ариец» раскрыл книгу и начал читать.

- «В устье реки Твид, во владениях шотландского короля, высится благородный город Бервик. В этом городе один человек — очень богатый, но, как впоследствии выяснилось, большой жулик — был похоронен. Однако не упокоился в могиле навечно, а, по происку Сатаны, вышел из земли и стал ходить туда и сюда, в сопровождении своры громко лаявших собак, внушая тем самым великий ужас соседям. Он блуждал по дворам и вокруг домов — и в то время все люди запирали двери, и ни для какого дела, ни за что, не смели выходить наружу от начала ночи и до восхода солнца. Но эти предосторожности не принесли никакой пользы, так как атмосфера, отравленная причудами этого грязного тела, из-за его тлетворного дыхания, заполонила каждый дом болезнью и смертью. Когда горожане пресытились отчаянием, они схватили лопаты и, различая, где их острые края, поспешили на кладбище и начали рыть. И думая, что им придётся рыть достаточно глубоко, они внезапно, ещё до того, как большая часть земли была вынута, обнажили голый труп, раздутый до огромной толщины, с чрезвычайно полным и залитым кровью лицом, тогда как саван, в который тело было обёрнуто, оказался почти совершенно разорванным. Два самых отважных молодых человека взялись рубить чудовище лопатой, и рубили его так, пока не хлынула чёрная кровь — а затем сожгли. Чума, так жестоко уничтожавшая людей, полностью прекратилась сразу же, как только тварь, бывшая некогда человеком, сгорела. Как будто оскверненный воздух был очищен тем огнём, что истребил отвратительное животное, заражавшее и губившее всё вокруг себя».

Коллекционер отложил книгу. Пока он читал, его лицо казалось Павлу одухотворённым, радостным. Закончив, Третьяков словно бы вынырнул из родной стихии — понурился, как человек, сразу после увлекательного сна вынужденный отправляться на убогую службу.

- Что это? — решился спросить управдом.

- «Historia Regum Anglicarum» — «История Англии», — усмехнулся коллекционер. — Авторства Вильяма Ньюбургского. Точней, в руках у меня — что-то вроде хрестоматии с выдержками из исторических документов средних веков. Но текст — оригинальный, в хорошем переводе.

- И что? — Осторожно уточнил Павел. — Зачем ты мне это прочёл? Тебя волнует содержание, или само открытие: как книга оказалась здесь, с закладкой на этом самом месте?

- Нет, не это. — Раздражённо отмахнулся Третьяков. — Это, как раз, понятно. Всех нас — ведут куда-то. Может, и таким способом, таким путём… Я о другом… Пожалуй, я соглашусь с твоим предложением…

- Каким? — Управдом не понимал.

- Застрелить чуму. — «Ариец» беспомощно развёл руками, как будто признавался в чём-то постыдном. — Если, по твоему просвещённому мнению, это могу сделать только я — это и сделаю я. Только будь я проклят, если знаю, как охотиться на чуму. Ты не нашёл Стрелка, которого искал. Но ты нашёл меня — и я сделаю, что должен.

Павел замер. Он только сейчас понял, через какую гору, через какой внутренний Эверест, перевалил Третьяков. Тот, незримо, вёл борьбу с самим собой всё то время, пока скитался с Павлом от одного ненадёжного убежища — к другому. Наверное, считал управдома вралем, а может, сумасшедшим. А может, и верил в его правоту, но не готов был ввязаться в сомнительное предприятие. Павел помнил: ещё недавно Третьяков категорически отказывался становиться Стрелком; бежал из своей московской квартиры отнюдь не выполнять миссию — лишь чтобы спастись от богомола, от безжалостного дознания, от насилия над волей, мыслью и памятью, которое для Третьякова было тем страшней, что он, вооруженный сотнями умений, никак не мог ему противостоять. И вот — через бездну тёмных событий и мучительных раздумий — коллекционер решился. Пожалуй — на одну из самых безнадёжных, в его жизни, авантюр. Что тут скажешь? Что вообще тут можно сказать?