Алексей Филиппов - Плач Агриопы

- Кто-то куда-то бежал на дрезине? — не поверил управдом, — не на автомобиле, не пешком — на дрезине? Бежал — а его не пустили? Это так просто — угнать дрезину и поехать кататься?

- Всё возможно, — буркнул «ариец». — Если эпидемия — возможно всё.

На подъезде к платформе со стороны города стояли, полностью перегородив узкую дорогу, три полицейских фургона. Никакой активности возле машин Павел не наблюдал. Были ли в них живые люди — в форме и на службе, — приходилось лишь гадать.

- Сможешь показать путь? — Третьяков будто бы задался целью не допустить, чтобы взгляд Павла сосредоточился на чём-то одном; вертолёт, в его руках, мотался над городом, трясся мелкой дрожью, зависал то над водонапорной башней, то над школьным двором. Потому вопрос был форменным издевательством.

- Мне нужен ориентир. Шоссе. — Павел постарался не давать воли чувствам, не материть единственного пилота в кабине.

- Шоссе… — «Ариец» поднял машину повыше. Крутанул её вокруг оси. Потом резко бросил вперёд и вбок. И вдруг — снайперски — нацелил на широкую асфальтовую полосу, убегавшую к горизонту. Вертолёт ухнул вниз, пассажиров чуть вдавило в кресла. Как на гигантских качелях в парке аттракционов. Шум в кабине неожиданно стих. Павел уже решил было, что вся железная громада МИ-8 рухнет сейчас на городок, но потом расслышал стрёкот — тот самый, который прежде сливался с натужным гулом и почти заглушался им. Он понял: стрекочут винты; двигатель же резко сбавил обороты.

- Это шоссе? — спокойно спросил «ариец».

- Нужно то, что из Москвы… — растерянно проговорил Павел.

- Москва — позади.

- Да… тогда это оно… — Управдому стало стыдно: он мямлил, как двоечник, вызванный к доске. Прежде ему казалось, ориентироваться сверху будет куда легче. А выходило не так. — За городом — прямо, первый поворот налево. После ручья! — Выпалил он всё, что помнил.

Пока Павел давал ориентиры, внизу что-то изменилось. Он пригляделся… Люди…

Из длинного барака — вряд ли жилого, скорее, склада или мастерской — выбрался человек. Он выглядел странно: весь укутан в какие-то тряпки, на голове — похоже, меховая шапка-ушанка; не по сезону. Человек сильно перегибался в поясе — словно его постоянно мутило, или он норовил встать на четвереньки. Его голова запрокинулась. Это было странно и пугающе чудесно: грудь наклонена к земле, а голова — запрокинута к небу. Человек потряс кулаками. Что-то подобрал с земли — и запустил в «вертушку». Та висела низко, и, даже с притихшим движком, создавала вокруг себя маленький ураган. Вряд ли находиться под шумной и ветреной железной птицей было приятно. Но человек всё поднимал и поднимал какую-то грязь, а может, камни с обочины и швырял эти смешные снаряды в вертолёт. Его слабых сил не хватило бы и чтобы докинуть камень до цели, вдвое приближенной к нему. Однако он всё старался, не оставлял усилий — словно поразить вертолёт стало делом его жизни.

Из длинного приземистого здания показалась ещё фигура. Потом ещё.

На свет Божий выбирались, выползали человеческие существа — нелепые, скособоченные, похожие на ленивцев или обезьян. Некоторые просто смотрели на вертолёт, задрав головы. Другие — потрясали кулаками и выкрикивали небу свои проклятия. Трое или четверо принялись забрасывать «вертушку» подножной грязью.

- Что с ними? — Павел дёрнул «арийца» за рукав. — Они — как будто из блокады. Просидели в темноте полвека — и вылезли только теперь. Что с ними?

- Босфорский грипп в башке. Ненависть. Их оставили на произвол судьбы. Им не могут помочь. Понимаешь? — Третьяков внимательно посмотрел на управдома. — Лучше тебе побыстрей это понять. Пользы от тебя — и так немного. А не поймёшь — будешь переспрашивать — с соплями, воздыханиями — и того меньше будет. Ладно, смотри в оба. Увидишь знакомое — сигналь.

Вертолёт вновь взревел. Оставаясь точно над шоссе, плавно двинулся вперёд. Павел не знал, великое ли требуется мастерство, чтобы удерживать механическую птицу на одной линии и одной высоте. Подозревал, что изрядное. «Ариец» с задачей справлялся неплохо. Управдом выдохнул с облегчением: наверстать потерянное время — вероятно, удастся. Минута! По воздуху до чумного поместья здесь минута — пять минут максимум.

Пять — максимум.

Они истекли.

И десять — истекли.

Вертолёт срезал угол: шоссе изгибалось петлёй. Этой петли Павел не помнил. Когда он был за рулём роскошной труповозки — этой петли он не проезжал.

Да и ручей — всё никак не встречался.

- Что-то не так! — Управдом воззвал к Третьякову, не представляя, какого ответа или поступка от того ждёт.

- Вижу, — ворчливо отозвался «ариец». — Ладно… полетаем…

Он перестал придерживаться дороги. Аккуратист сделался лихачом, хулиганом. И опять «вертушку» начало мотать и лихорадить. Желудок Павла жаловался на жизнь. Пару раз овощное рагу экопоселенцев подступало к горлу. Управдом сглатывал желчь, не показывал слабости, вертел головой, совершенно позабыв о страхе высоты. Павел нутром ощущал катастрофу. Он обмишурился, оказался неэффективен — ни как спаситель родных, ни как штурман. Суетой он пытался исправить вину. Суетой — компенсировать недостаточные внимательность и зоркость.

Но, со своей всегдашней непосредственностью, мерзковатой невинностью, на сцену вышел сеньор Арналдо. И — обыграл управдома; нанёс улыбчиво удар.

- Огонь! — выкрикнул он во всё горло.

Снял наушники, вскочил с места, стукнул раскрытой ладонью в окно.

- Огонь!

- А ну, сядь! Сядь! — Одёрнул его Павел. Но и сам — невольно приподнялся, замер, покачиваясь на полусогнутых.

- Что-то горит, — констатировал Третьяков. — На западе. Километрах в пяти отсюда. В темноте разглядели бы лучше.

- Туда! Давай туда! — нетерпеливо потребовал управдом.

Пилот недовольно крякнул; птица легла на новый курс.

Павел, в тревоге, мысленно её подгонял. В мышцах и мыслях зудело: «Скорее!»

Скорее обмануться — ещё раз, — или убедиться в том, что огонь имеет к нему прямое касательство, а ему — есть дело до этого огня. Что лучше — и не поймёшь. Это как выбирать между гильотиной и электрическим стулом.

Вертолёт перепорхнул просеку, поле…

Вот тут Павел отбросил сомнения: места были знакомые. Даже с высоты. Даже в виде игрушечных пригорков и замков. В виде детских кубиков. Деревенские дома и садовые участки — те самые, мимо которых он проезжал дважды — сперва, впотьмах, за рулём, а потом — спозаранку — на переполненном местном автобусе.

По полю скакала лошадь.

Свысока казалось: подмосковная глубинка напиталась духом свободных прерий. Мчит по сырой листве, по увядшей траве резвый иноходец, не знавший седла, — и люди улыбаются ему вслед: а что ещё делать, не ловить же ветер! Но вертолёт прошёл совсем близко от лошади, и Павел понял, чем объяснялась необычная прыть: животное было напугано до полусмерти, будто вырвалось с живодёрни; двигалось неуклюже, то рысью, то какими-то заячьими скачками.