Алексей Филиппов - Плач Агриопы

И офицер ударил первым.

Он выкрикнул что-то гортанное, резкое, — и полисмены, что застыли в неподвижности при появлении Защитника, вдруг пришли в движение. Вся полицейская рать ощетинилась автоматными стволами. И те разом, будто сговорившись, излили горячее море свинца на чумоборцев.

Павел охнул — стремительная злая пчела обожгла ему щёку. Другая черкнула жалом по волосам. Третья оставила по себе память тонким ароматом разогретого воздуха, пощекотавшим ноздри.

И вдруг в тонкое пение свинца вмешались молоточки. Каждая песня каждой пули теперь заканчивалась сухим ударом — щелчком металла о камень.

Это Защитник превратился в каменную стену и принимал на себя огонь. Он развалился на булыжники, на валуны, из его могучего тела получилась отличная баррикада. Она казалась незыблемой. Но это было не так. Каждая пуля откалывала крохотный кусочек от целого. И эти малости исчезали навсегда. Развеивались пылью на ветру. Защитник — медленно — убывал, сокращался, тощал. Огнеликий вонзил клинок в асфальт площади, оперся на рукоять. Он походил на старика, уставшего от злобы. Он, отчего-то, не вмешивался в бойню.

Но полицейские, без помощи своего старшего офицера, начали выдыхаться. Шквал огня распался на отдельные очереди. В то же время, стрелки перешли от шального бесчинства к точечным атакам.

- Попробую сдвинуться с места! — Третьяков, преодолевая сильнейшее сопротивление неведомой силы, направился к Павлу. Его плечи дрожали от напряжения — как будто на них лежал невероятный груз. Людвиг, заметив это, тоже дёрнулся; упал лицом вниз, вновь поднялся и пополз, подтягиваясь на руках, вслед за «арийцем». Ощутил и Павел: невидимые путы ослабли. Он заметил это как раз вовремя, чтобы подхватить алхимика, который метил грохнуться с колен — носом в грязь. Как только стало возможным повернуть голову — управдом оценил и всю картину целиком. Защитник, судя по всему, прикрыл только чумоборцев. Двое из бойцов спецподразделения Овода лежали в лужах собственной крови; позы обоих — раскинутые руки, распахнутые объятия — свидетельствовали: им уже не поможешь. Ещё один сумел спрятаться за опустевшим «Фордом», а двое — переметнулись под защиту каменного тела-крепости. Павел догадывался: сделать это им было нелегко — в первую очередь, потому что человеку нелегко преодолеть свой страх перед невероятным. Но управдом не собирался заботиться о «чёрных бойцах». Вместо этого он, калеча мышцы и надрывая жилы, сместился навстречу Третьякову.

- Он ослаб? — С трудом перекрикивая стрельбу, Павел — нос к носу — столкнулся с «арийцем». Управдом имел в виду огнеликого.

- Оба ослабли. Смотри, — палец Третьякова вытянулся в направлении большой чёрной каменной глыбы — может, груди, а может, плеча Защитника.

Управдом послушал «арийца». Сощурился: вокруг столбом стояла пыль, пыльная взвесь резала глаза до слёз. И всё-таки разглядел: трещину.

По каменной глыбе прошла трещина. Защитник раскалывался на осколки.

«Клик-клак-клок», — канонада прервалась неожиданно. Автоматные очереди — иссякли. Выстрелы — стихли. Зато громко — и бессмысленно — клацали затворы, стрелки вхолостую давили на курки. Ещё мгновение — и эта разноголосица тоже сошла на нет.

А расщеплённые, раскрошившиеся камни крепости, в которую обратилось тело Защитника, тут же пришли в движение.

Это был камнепад. Только камни катились не с горы — они, с грохотом, сближались друг с другом. А потом, будто невероятный трансформер, со шлейфом из пыли, в ореоле славы, из ничего — из заброшенной каменоломни — восстал Защитник.

Он был уже не тот, что перед бойней. Казался выщербленным, оболваненным, усечённым. Он и двигался, как пластмассовый болван на шарнирах. По сравнению с величественным светлым меченосцем, он теперь казался пыльной ветошью, пугалом. Помельчал, укоротился, как минимум, на голову. Единственное, что в нём осталось, — тяжесть. Тяжеловесность.

Защитник походил теперь на обезьяну — на гигантскую гориллу, — воздевшую мускулистые лапы к небу.

Полицейские, до сих пор остававшиеся невозмутимыми, вдруг отшатнулись, завидев эти многопудовые конечности.

Защитник двинулся на полисменов, оставляя за собой след из каменных осколков. Он продолжал разрушаться — но шёл.

Огнеликий, будто заподозрив что-то, двинулся ему навстречу, но было поздно.

Защитник — с размаху — опустил могучие кулаки на камни площади.

Асфальт брызнул в стороны, как горячее масло.

И взрывная волна — волна разрушения и мести — ударила — из-под гранитных кулаков — во все стороны, по всем душам и телам, кому бы на площади те ни принадлежали.

Чумоборцев тряхнуло, вытолкнуло тяжёлой ладонью за пределы воздушного конуса смерти.

Павел вскрикнул, у него была сорвана кожа на запястье. Руку засаднило.

А полисмены вспыхнули свечами. Не огнём — таким же сиянием, каким полнился меченосец. И светлыми дымами растворились в морозном утре. Они вознеслись. Они покинули поле битвы, как должны его покидать второстепенные фигуры. Какое бы воинство ни привёл с собой огнеликий, оно оставило его.

Но сам огнеликий и не думал сдаваться. Последняя отчаянная атака Защитника, казалось, вовсе не затронула его. Он не пострадал ни на йоту. Не расстался ни с ресницей, не пожертвовал ни волоском.

Он лишь слегка наклонился вперёд, как будто в попытке удержаться на ногах в ветреную погоду, — и тут же вновь распрямился. Расправил плечи. Предстал перед Защитником во всём величии. А от последнего мало что осталось. Обрубок темноты. Располовиненный торс.

- Чего ты добился, жалкий? — меченосец вытянул меч перед собой, сжал рукоять недрожавшей рукой, — и клинок засиял нестерпимо ярко. — Ты не спас ни одной головы. Ты исчезнешь, порадовав, тем самым, Творца. И не заслонишь ничью душу!

Он обратил лик к Павлу — и того, словно невесомую серёжку лиственницы, погнало ветром к своему палачу. Ветер был странным, непобедимым, — и он не касался ничего в этом мире, кроме поясницы и лопаток управдома.

- Пора, — прошептал огнеликий почти задушевно.

Лезвие меча взвилось, начало опускаться.

Как долго!.. Как бесконечно, мучительно долго!..

Прожитая жизнь не проносилась перед глазами Павла. Об этом — врали. Не умирали сами — потому беззастенчиво врали. Зато, нелепой шуткой, в памяти всплыло:

Лезвие ударило, взвизгнуло, упало…

И утонуло в чёрном угле, в граните.

Оно утонуло в самом сердце могильной темноты.

В узловатом, изломанном локте Защитника.

Тот, с проворством, совершенно невероятным для столь массивного и израненного существа, умудрился подставить руку под удар офицера.