Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

— Он же не придёт в деревню больше. И жена его не придёт. А там у них, в доме…

— Что в доме?

— Что-что! Пока он стоит пустой, и Айна ещё не села, и все на площади. Берита, там могут быть странные Вещи Онны. Давай возьмём, пока никого.

— Ах, ты…

— Да я же не говорю! Там шкуры и много циновок, а еще там копья Меру и его лук, но я же не говорю, Берита! Это пусть вождь потом, хотя для моего Корути там много полезных вещей, он уже вырос, а я одна, откуда мне взять для него лук и стрелы, а? Но — странные Вещи, Берита, ты же их любишь. Вот я и подумала… Но, если ты не хочешь, — она покосилась на чистое лезвие, отблескивающее полумесяцем.

— Да ты не ворона, соседка. Ты стервятница.

— Ну, я пойду, Берита. Я лучше, правда, пойду.

Перебирая руками по траве, отползла в сторону и поднялась, придерживая подол. Искоса посматривая на Бериту, отступила и, развернувшись, стала без пути продираться через кустарник, торопясь оказаться подальше.

Отогнав мысли об отрубленной голове Владыки, решив, что это вина Бериты и всё, она брела, обида и злость вспухали в голове, казалось, чуть не вылезая из носа и ушей. «Ей, толстой квашне, хорошо, детей нету, живи себе, ешь одна свою еду. А мне как: сын вырос, о нём заботиться надо, о моем Корути, он ведь лучший!»

Протискиваясь между стволами, шептала, тряся ушибленной о корень рукой: «Мой мальчик, красавец мой, у тебя всё должно быть, а Берита, старая корова, могла бы и помочь подруге», — и злость туманила голову. Дом Меру, пустой, без людей, полный выделанных мягких шкур и расписных мисок, мешков с зерном и тыкв, налитых вином, тревожил её, вставая перед глазами.

Ах, если бы Мененес снизошёл к ней своей отцовской жалостью и отдал дом!

Кора даже зажмурилась от восторга и тут же споткнулась, упала на коленки, накрывая юбкой торчащий корень. Замерла, сторожко вслушиваясь. Кто-то шёл впереди, тихо мелькая меж тонких стволов орешника. Если бы не упала, то и не разглядела, поверху — листья мешают. Кора оперлась руками о траву и выглянула из-за прутьев.

Площадь была уже рядом, и оттуда, приглушённый домами и зеленью, доносился шум праздника. Спиной к лесу стоял дом вождя, широкий, из множества сплетённых хижин, накрытых прочной общей крышей. И с поляны, пошатываясь, от дерева к дереву пробирался к задней стене дома почти голый мужчина. Айна осветила его согнутую спину, покрытую красными потёками.

«Это же Меру! — Кора приподнялась, собирая в кулак юбку, чтоб не мешала, — бродит, как больной волк, увидел бы нас в своем доме, ох, что было б. Ай, как хорошо, что я не послушалась жадную Бериту и не пошла в богатый дом Меру…»

Мысли Коры мешались, бегая и прыгая в голове, как всегда бывало с недавних пор, стоило ей замыслиться о старшем сыне. Её разговор с Беритой, оставшийся всего в сотне шагов, изменился, и вот уже она, толстая соседка, в скачущей изворотливой памяти Коры, масляно улыбаясь, тянула ограбить дом, в который пришла беда. И Кора, слушая своё вечное «не я, не я», качала птичьей головой, ахая коварству соседки, и жалела-жалела себя, которую все обижают и предают.

Продолжая шептать, шевеля губами, она кралась за охотником, вытягивая шею и становясь на цыпочки. Придерживала тощей рукой ветки, следя, чтоб не качались сильно. И хитрое любопыство ело её изнутри, как плесень ест запревшую пищу.

В густых кустах, прильнувших к стволу большого дерева, спряталась, не решаясь выходить на пустое место, и замерла, следя за изгнанником.

Меру, покачиваясь, стоял, положив руку на стену и слушал. Прошёл чуть дальше, прислоняя голову к плетёнке. Оттуда, из дома, слышалось мягкое жужжание голосов, чей-то смех. Дождавшись, когда всё смолкнет, Меру стал быстро и тихо расплетать лианы, расшатывая освобожденные прутья. Кора от нетерпения затопталась на мху и застыла, перестала дышать, когда охотник, бросив свое занятие, повёл головой, осматриваясь. Но, видно, крепко нужно было ему туда, внутрь, где начинались спальни жён Мененеса, примыкающие к большому дому. И он снова занялся прутьями.

«Что же из этого мне», — лихорадочно думала Кора, прикидывая. Можно побежать на площадь, поднять шум, и вождь наградит её. Но ведь на умершего в поединке запрещено смотреть и нельзя о нем говорить. А ну как он услышит и догонит? Убьёт? Никто не поможет, потому что нельзя ведь смотреть и видеть.

Кора запуталась, решая сложное дело, и почти пропустила, как Меру подтянулся на руках и вполз в проделанную дыру.

«А я и не видела, не видела, — шептала женщина и кивала сама себе, убеждённая, что и, верно, ничего не видела, — я пойду себе потихоньку, пока не вылез, вор проклятый, он верно, ищет поесть…»

Но уйти не успела. Копошась в дыре, Меру вылезал обратно. Свесил ноги и, тяжело спрыгнув, принял на руки что-то, мешком свалившееся на него. Кора, открыв рот, смотрела, как, взвалив на плечи, пошатываясь, но крепко ставя сильные ноги, понёс от дома вяло свисающее женское тело. Тонкие руки в браслетах болтались по его окровавленной груди. Волосы закрывали лицо женщины, а по её ногам колыхалась вышитая тайка с оторванным подолом. Сверкнули красные и зелёные круги вышивки цвета младшей жены вождя. Любимой Ладда-Хи, носившей в животе его сына.

Прижав руки к груди, Кора смотрела, как охотник вышел на тропу и почти сразу исчез, скрытый густой зеленью.

— Ох, — сказала она тихо-тихо и, повернувшись, побежала в другую сторону, чтобы попасть на площадь как можно дальше от тропы, по которой ушел Меру.

Удаляясь от страшного места, снова сказала:

— Ох! — уже сильнее, пробуя голос. А в голове крутились мелкие мысли, натыкаясь друг на друга. О том, как получше сделать, чтоб ей, может, дали подарок за то, что расскажет. И — бедная маленькая жена вождя… А поделом ей, девчонке, забрала в липкие руки такое богатство — сам вождь у ней, и няньки, женщины в услужении.

Кора пошла медленнее, чтобы дать изганнику подальше унести свою ношу. И только перед проходом меж хижинами, побежала, спотыкаясь и крича во весь голос:

— Ох! Горе, горе пришло, отец наш Мененес! Где твоя речная рыбка? Где твоя яркая птичка? Забрал её злыдень, и как же теперь? И сын твой, Мененес, где он родится, а?

Снова стих шум на площади и сидевшие у костров люди поворачивались, прислушиваясь. Кора бежала через смятую траву, рвала на себе растрёпанные волосы и краем глаза, довольная, видела, как люди поднимаются, поражённые страшной вестью. А перед ней медленно вставал с резного сиденья Мененес, узорчатый плащ сползал с широких плеч, накрывая медовую шкуру кота.

Кора упала на ступени и поползла наверх, всплёскивая руками и крича о подробностях, делая их всё страшнее:

— Не видала бы я мертвеца, вождь, но как не видеть, если он разорвал стену твоего дома и выбросил оттуда твою младшую жену, ох, ох, а она кричала и билась, когда он сломал ей руку, вождь. Как мёртвую антилопу, положил на плечи и унёс, унёс твою жену, твою Ладда-ху! Ох, вождь, да будет тебе счастье, что же делать-то? Я ему кричала-кричала, но ты же знаешь: мёртвый не слышит живых.