Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

— Акут?

Надо встать и пойти, нащупывая ногой пол, чтоб не наткнуться на вечно валяющиеся куски дерева и обрывки кожи, скорлупы больших орехов. Достать из-под камня чирок и кремень, зажечь огонь в очаге. У самого входа, под низким порожком, росли скользкие грибы, толстые, как огурчики из бочки. Если разломить такой гриб, он светился яркой голубизной, но Найя не любила ощущение мокрого бархата на пальцах и этот холодный свет. От воспоминания о грибах свело рот и она дернула плечами. И вдруг испугалась, сильно. Завертела головой, стараясь что-то услышать через буханье сердца. Потянула на себя шкуру и укрылась до самой шеи, отгораживаясь от ночи её теплом. Снова сказала шёпотом, уже понимая, что не услышит, нет его:

— Акут…

Медленно легла, натягивая на себя шкуру. Успокаивала себя, мало ли куда пошёл. Может, захотел подышать и ушел на мостки, подальше, чтобы не будить. Но с чего она взяла, что он так уж сильно печётся о ней? Да, смотрел тем своим взглядом, так он мужчина. А она — женщина…На празднике видела, как на него смотрят женщины. Красивые местные женщины, с сильными плечами и круглыми бёдрами. Найя знала такие взгляды, так смотрят на то, что принадлежит им. Или принадлежало. Она всегда сильно чувствовала людей, и мама с детства ругала её за то, что другим казалось мелочами, — кто-то не так посмотрел или ухмыльнулся. И Найя перестала верить глазам. Ждала поступков, как мама учила. От того случалось ей попадать в неприятности. И если бы только в неприятности. Тогда, в Москве, стоя на краю автомобильного потока, не поверила холодку, пробежавшему по спине от лезвийного взгляда Юры Карпатого… Вместо того дождалась улыбки и ласковых слов, уговоров подружек, шоколадки в баре и его поцелуя.

Найя скинула шкуру и встала. Сверху муркнул мышелов, и она позвала шёпотом:

— Синика, иди сюда.

Мышелов спрыгнул, щекоча голую ногу мягкой шерстью.

— Иди со мной, Синика, сделаем огонь.

Ей казалось: если в очаге загорится живое скачущее пламя, то открыть дверь в мерный дождь, будет не так страшно. Она зажжёт и выглянет — посмотреть. А он, наверное, ушёл. К женщине. Одной из тех, черноволосых, что рассматривали её, улыбаясь удивленно и высокомерно. Время дождей — время для любви. Он сам так сказал.

Сидя на корточках, царапая колено углом очажного камня, ударяла над клочком мха чирком и не дышала, глядя на искры. Они падали на растрёпанные волокна и гасли.

— Да что же такое…

Сон все ещё крутился в голове, как варево, которое мешают ложкой, и на поверхность памяти всплывали мелкие детали. Были голоса, да. И один звал мастера. Женский голос. А вдруг Акут остался там, в её мире?

Кремень упал и больно стукнул по пальцам ноги. Найя быстро нагнулась и, оцарапав плечо о камень очага, стала шарить рукой. Нашла и перевела дыхание. Утро, конечно, настанет, но как до него дотерпеть? Она зажжёт огонь!

— Зажгу, — прошептала и сосредоточилась. Досчитала до десяти и чиркнула, целя наугад. Веер искр рассыпался над подставленной ладонью, и один из кусочков мха загорелся, еле слышно потрескивая. Она бережно положила его на лучинки и стала кормить огонёк нащипанным мхом.

— Во-от, — сказала, жмурясь от жара. И отодвинулась, убедившись, что огню достаточно еды. Синика сидел рядом, в круглых глазах отражались маленькие костры.

— Где твой хозяин, Синика? — Найя встала и пошла к выходу. Положила руку на дверь и толкнула. Постояла, прислушиваясь. И толкнула сильнее. Дверь не шевелилась. Заперто? Снаружи?

— Синика… — она звала зверя шёпотом, не зная, что делать. Конечно, мастер мог уйти по своим делам и позаботился о том, чтобы никто не вошёл, не обидел, пока его нет. Но страх шуршал внутри Найи, как мышь.

— Что мне делать, Синика?

Зверь сунулся около её ног к закрытой двери. Мелко обнюхивая влажное дерево, уркнул и, присев на задние лапы, по-беличьи стал царапать перетянутые лианами жерди. Заворчал громче.

Найя еще раз подёргала дверь, налегла. И застыла, услышав стон. Уперлась плечом в жерди.

— Уйди, Синика, не мешай.

В узкую щель зашептал, поплескивая, дождь. И — чернота. Снова стон, откуда-то снизу. Перебирая руками, Найя опустилась на корточки и нерешительно сунула руку в черную щель приоткрытой двери. Отдернула, когда пальцы запутались в мокрых волосах. Но сразу сунула снова и ощупала, выворачивая кисть. Лоб, волосы на нем, ухо. Низка бусин, стянувших шею.

— Акут?..

Он лежал там, снаружи, привалившись к двери. Найя села на пол, спиной прижалась к двери и стала толкать. Жерди больно резали плечи.

— Н-ну… Ещё чуть. Чуть…

Он стонал при каждом нажиме, и Найя подумала: можно покричать туда, в щель, вдруг кто услышит и придёт, оттащит его от двери. Но не стала. Уперлась в пол босыми ногами и надавила сильней. Теперь в щель можно было протиснуться. Высоко поднимая ногу, чтоб не наступить на лежащего, пролезла, царапая бока и обрывая подол тайки. Дождь тут же стал поливать горящую кожу. Найя присела на корточки, хрипло дыша и ощупывая руками Акута.

— Что ты? Тебе больно?

Не дождавшись ответа, перевалила его на бок. И ещё раз, чтоб освободить дверь. Снова склонилась над ним, пытаясь рассмотреть в прыгающем свете очага грязное лицо и согнутые плечи. Он лежал, неловко скрутившись, прижав колени к животу.

Путая слова двух миров, она потащила его в хижину. В зыбком свете было видно, как негладкие полы оставляют на смуглой коже ссадины и глубокие царапины. И Найя, не справляясь с обмякшим телом, стала толкать его, перекатывая, поближе к очагу.

— Ес-ли сломано что, извини, не могу я тащить, тяжёлый, чёрт.

И, тяжело охнув, наконец, уложила его рядом с очагом. На дрожащих ногах сходила к порогу и, сорвав скользкий толстенький гриб, вернулась, на ходу разламывая его. Снова присев, стала водить над Акутом, освещая голубым светом те места, куда не падал свет очага. Другой рукой ощупывала руки, бока, ноги, боясь найти свободно двигающиеся кости под мокрой кожей.

— Ну, что с тобой? Всё целое вроде.

Заплакала. Обломок гриба освещал её потное лицо, мешая синий свет с красными бликами огня.

— Синика! — ей больше некого было звать. Зверь муркнул и подошёл, мягко ставя лапы. Обнюхал плечи и волосы. И завыл утробно, сунувшись к той щеке, на которой лежал мастер. Попятился. Снова вернулся и опять вытянул шею, урча все громче.

— Там, да? — отодвинув мышелова, Найя подсунула руку под голову мастера и повернула её к свету очага. На виске, через спутанные волосы, просвечивала чёрная рана. Болезненно скривившись, она отдернула руку, следя, чтоб пальцы не попали в блестящее месиво, и стала поворачивать мужчину так, чтобы рана оказалась сверху. А потом села рядом, не притрагиваясь, глядя на то, что открылось глазам. Позади, то выше, то ниже, выл мышелов, не умолкая.