Ксандр Лайсе - Моя любимая сказка

Ужаса не было. Вернее — он был. Ещё какой. Но… Ужас был у него. Того, который стоит сейчас возле стола на тёмной кухне и, судорожно пытаясь вздохнуть, смотрит на светящуюся фигуру у двери… А я — где-то очень далеко, может сантиметрах в тридцати, может — в паре километров от него. И я — совсем уже и не он… Я — это…

Я пропустил момент, когда фигура начала светиться. Вернее, не светиться, а… её стало отчётливо видно… Как тогда в Овраге, возле Девичьего камня, было видно всё…

Фигура… Не фигура. Старуха. Клавдия Васильевна. Ведьма. Её глаза закрыты, лицо всё дрожит от пения, чёрная дыра рта меняет очертания, растягивает края, как бы стремясь поглотить всё лицо — мёртвую белесую маску — обратить его в черноту. И ей приходится… Ей приходиться прикладывать усилия вовсе не для того, чтобы петь! Наоборот, она старается изо всех сил, чтобы пение не пожрало её всю! Ведь песня эта, древняя, как мир, живёт вне её, но только сквозь её горло она способна вырваться наружу!

Она открыла глаза… и в то же мгновение её лицо стало ярче. Белая люминесцентная маска, невыносимо сияя, со всхлипом оторвалась от её головы и медленно поплыла к нему… Нет! Не к нему! Ко мне! Она… ко мне!!!

Мне захотелось кричать, швырнуть чем-нибудь в это… это… Но пошевелиться я не мог. Даже для того, чтобы рвануться к окну, высадить его — открывать было бы слишком долго — и бросить себя туда, в мокрую осеннюю ночь… Ни убежать, ни закричать от ужаса… Нет пути. Нет. Пути?

Путь… Я увидел его. Это было единственное место, куда я пока ещё мог бежать. Через беззубый рот старухи, через её глотку — в древнюю песню, струящуюся сквозь них. Только в ней…

Огромное лицо висело уже прямо передо мной. И я рванулся.

Послышался всхлип и хруст, словно кому-то совсем рядом ломали кости, выкручивали суставы… И меня сорвало с места.

Наконец-то!

Больше не было пылающей маски у моего лица. Не было и ничего вокруг. Только чернота и влага, как если бы мне удалось-таки выбить окно и…

Правую ногу пронизала боль. Я попытался взглянуть туда… Но… Ничего! А руки?! Ни рук, ни ног видно не было! Я попытался наклонить голову, но у меня не оказалось и головы! Вернее, может она и была, но ни прикоснуться к ней, ни даже понять, что она есть, я не мог. А боль словно поселилась внутри моего несуществующего тела, и её швыряло теперь из одного его места в другое. Низ живота слева — правое колено — середина позвоночника — затылок — левый глаз — указательный палец левой руки — пупок — правое бедро — язык…

Хватит!!!

Вместо того, чтобы послушаться, боль начала метаться быстрее… Теперь она словно оказывалась в двух-трёх местах сразу.

Нет!!!

Боль ускорилась ещё. Теперь она, кажется, не металась вовсе — она была везде одновременно.

А надо-то только открыть рот — и она вылетит наружу! Только вот… У меня нет рта! А значит… Значит… Это. Будет. Вечно.

Мишкин!!!

Зачем мне звать себя самого по имени? Или это не я? Да, точно, не я! У меня же нет рта! Тогда кто? Боль? Но откуда она знает моё имя? Пусть даже это — моя боль…

Миш..!

Я снова увидел старуху. Она сидела на корточках спиной ко мне и что-то мелко делала руками перед собой. Спиной ко мне. Но её лицо почему-то смотрело на меня.

Крики больше не повторялись, и я подошёл ближе. Я могу ходить? Разумеется, могу! Ходить, говорить, смотреть, слышать…

Слышать? Ну да! Ты же слышал, как тебя звали по имени! Ближе… Откуда-то из-за сидящей старухи послышался стон. Ещё ближе. Обращённое ко мне лицо ведьмы улыбнулось.

— А ну-ко взгляни, милай! Нравится?

Непонятно как я оказался уже не за спиной старухи, а перед ней. Спереди у неё оказалось ещё одно лицо. Оно тоже улыбалось. В руках у старухи тускло мерцала игла с суровой, больше похожей на верёвку, нитью.

А прямо у её ног лежала… Ярослава. Мёртвая! Закрытые глаза с густыми ресницами, неподвижное лицо, тёмные губы…

— Нравится? А? — старуха указала на Яру.

Во мне всё замерло. Я наклонился. Нет! Ярослава была вовсе не мёртвая! Просто… не тёмные губы, не густые ресницы! На веках и губах — швы! Та самая суровая нить, что я видел в пальцах у старухи. Грубые стежки связывали её веки густой сетью. Но проколотые веки дрожали, силясь распахнуться… Вздрагивали смятые, слипшиеся от крови и слёз ресницы. Меня заколотило. Окровавленные губы дёргались, пытаясь раздвинуться, сказать, крикнуть… Возле левого угла осталось не прошитое место. Оно пузырилось слюной. Тонкая струйка сбегала вниз по щеке. Любимой щеке.

Странно: мне было больно, жутко, страшно, горько… хотелось кричать… но — ни малейшего позыва что-то сделать… Даже закричать. Но почему не встаёт Ярослава? Почему дала сделать с собой…

— Ох! Оплошала, старая! — прошамкал над ухом голос — Ну-ко!

Руки потянулись к незашитому уголку рта. Корявые пальцы сжали губы между собой. С видимым усилием игла прошла через нежную кожу, сквозь мясо, протащила за собой нить. Туда. Потом — обратно. Я увидел, как задрожало её изуродованное лицо, как выгнулось от боли и обиды прекрасное тело…

На глаза навернулись слёзы. Оцепенение спало.

— Яра!!!

— Мишкин!

Свет. Свет и голос. Но как она может говорить, если старуха…

Я открыл глаза. Надо мной склонилось лицо Ярославы. Лицо, без малейших следов… О, Господи! Сон… Сон?!

Я привстал. Так и есть: на кухне, на полу. За окном светло. Сон?! Яра! Я снова взглянул на её лицо. Нет. Ничего.

— Ярка! Ярочка! — я обнял её, прижал к себе, ощущая… Слёзы. Глаза… Глаза и губы!

— Мишкин! Ты так кричал… Это она? Это старуха, да?

Мне показалось, что я проглатываю огромного слизня.

— Всё нормально. Всё хорошо…

— Что с тобой случилось?

— Всё нормально…

— Послушай… — но договорить Ярослава не успела. Грянул телефон.

Владимир Леонидович. Гад Морских. Интересно, с чем?

— Добрый день, Миша. Как твоё здоровье? — ничего, вроде бы, особенного. Но тон, которым это было сказано, хорошего не обещал.

— И вам здравствовать, Владимир Леонидович. Что-то случилось? — насторожился я.

— Всё хорошо. Просто захотелось напомнить, что ты всё ещё у нас экскурсоводом числишься.

Мило. Очень. Только вот голова соображать отказывается. Это он издевается? Мне же дали время на размышление… Или? Время вышло?

— Я помню, Владимир Леонидович. А вы… — но Гад Морских не дал договорить.

— В таком случае — очень рекомендую появиться на работе. У тебя сегодня почин.

— У меня почин? В смысле?

— Поступил заказ на твой замечательный маршрут «Чертолье». Первый.

Отлично! Слов нет. Заказ поступает обычно недели за две. И экскурсовод обычно знает, что и когда ему вести. Чтобы элементарно успеть подготовиться. А меня, значит…

— Мы тут посоветовались… Маршрут сложный, материал большой. Ну, кому же вести, как не автору! Так что — через час начало.