Александр Дюма - Предводитель волков. Вампир (сборник)

Тибо захотелось задержаться на этот раз не в коридорах, а в парке. Но горничная замерла и стала прислушиваться.

– Что случилось? – спросил Тибо.

– Мне показалось, под чьей-то ногой хрустнула ветка.

– Ну и хорошо! – ответил Тибо. – Под ногой Крамуази.

– Еще один повод быть благоразумными, господин Рауль… По крайней мере здесь.

– Не понимаю.

– Разве Крамуази мне не жених? То-то!

– Ах, будь по-твоему! Только всякий раз, как я остаюсь с тобой наедине, малютка Роза, я об этом забываю.

– Ну вот, теперь меня зовут Розой! Господин барон, я никогда не видывала более забывчивого человека, чем вы.

– Я называю тебя Розой, прелестное дитя, потому что роза – королева цветов, а ты… ты – королева субреток.

– По правде сказать, господин барон, – сказала горничная, – я всегда считала вас остроумным, но сегодня вечером вы превзошли себя.

Тибо расправил плечи. Письмо было адресовано барону, а распечатал его башмачник!

– Только бы твоя госпожа была того же мнения, – сказал он.

– О! Со знатными дамами, – сказала субретка, – есть способ быть самым разумным человеком в мире: не говорить вовсе.

– Прекрасно! – произнес он. – Я запомню рецепт.

– Тише! – сказала горничная Тибо. – Видите, вон там госпожа графиня, за занавесью туалетной комнаты? Пойдемте! Следуйте за мной как можно тише.

Действительно, им предстояло пересечь открытое пространство между зарослями парка и подъездом замка. Тибо ступил на крыльцо.

– Послушайте, – прошептала ему субретка, останавливая его, – что вы, несчастный, делаете?

– Что я такого делаю? Поверь, Сюзетта, я ничего не понимаю.

– Еще лучше! Теперь меня зовут Сюзеттой! Господин барон, думаю, оказывает мне честь, называя именами всех своих любовниц. Да идите же сюда!.. Вы ведь не пойдете через парадные комнаты? Фи! Это путь для господина барона.

И горничная действительно провела Тибо через низкую дверцу, справа от которой была винтовая лестница.

Дойдя до середины лестницы, Тибо обвил рукой талию камеристки, гибкую, как тело ужа.

– Мы еще не в коридорах? – спросил он, ища губами щечку красавицы.

– Еще нет, – ответила она, – но это не имеет никакого значения.

– Клянусь, – сказал он, – если бы сегодня вечером я звался Тибо, вместо того чтобы называться Раулем, уверяю тебя, милая Мартон, я поднялся бы в мансарду и не останавливался на втором этаже.

Послышался скрип открываемой двери.

– Ах, поспешите, господин барон! – воскликнула субретка. – Это госпожа, и она теряет терпение.

И, увлекая Тибо за собой, она дошла до коридора, втолкнула башмачника в комнату и закрыла за ним дверь, твердо убежденная, что затворила ее за бароном Раулем де Вопарфоном, то есть, как она говорила, за самым забывчивым человеком в мире.

Тибо вошел в спальню графини.

Если пышность обстановки в доме бальи Маглуара с мебелью из кладовых монсеньора герцога Орлеанского очаровала Тибо, то свежесть, гармония и утонченность спальни графини почти что опьянили его.

Никогда, даже во сне, бедное дитя леса не видело ничего подобного.

Нельзя мечтать о том, о чем не имеешь представления.

Оба окна в спальне были зашторены двойными занавесями. Первые – из белой тафты с кружевами. Вторые – из голубого китайского атласа, расшитого серебряными цветами.

Кровать и туалетный столик были драпированы той же тканью, что и окна, и почти терялись в волнах валансьенских кружев.

Стены были затянуты нежно-розовой тафтой, а по ней ниспадал собранный крупными складками индийский муслин, тонкий, будто сотканный из воздуха, и подрагивающий, словно дымка, при малейшем дуновении ветерка.

На потолке виднелся медальон работы Буше, изображавший туалет Венеры. Амуры принимали из рук матери различные предметы, составляющие вооружение женщины, а поскольку все они были в руках амуров, то Венера осталась безоружной, за исключением пояса. Медальон поддерживали кессоны с изображением предполагаемых видов Книды, Пафоса и Амата.

Предметы мебели – стулья, кресла, различные козетки – были обтянуты китайским атласом, таким же, как и шторы.

Водянисто-зеленый фон ковра был усеян букетами васильков, розовых маков и белых маргариток, расположенных на значительном расстоянии друг от друга.

Столы были из розового дерева.

Угловые шкафчики и столики покрыты коромандельским лаком.

Все это мягко освещалось шестью свечами розового воска в двух канделябрах.

В воздухе витал нежный, неясный, необъяснимый аромат. Определить, из каких благовоний он состоял, было невозможно. Это был даже не аромат, а след аромата. По таким благоуханным флюидам Эней в «Энеиде» узнал о присутствии матери.

Тибо, которого горничная подтолкнула к дверям, сделал один шаг в спальню и остановился.

Он сумел увидеть все одним взглядом, вдохнуть все одним вдохом.

Перед его глазами пронеслась, как видение, хижина Анелетты, комната мельничихи, спальня супруги бальи. Затем все это исчезло, уступая место сладкому любовному раю, в который он только что был перенесен словно по волшебству.

Ему не верилось, что все это правда.

Он задавался вопросом, действительно ли существуют мужчины и женщины, настолько обласканные судьбой, что живут в таких хоромах.

Не оказался ли он в замке духа, во дворце феи?

Что же хорошего совершили те, кто наслаждается подобной благосклонностью?

Что плохого сделали те, которые этого лишены?

Почему он, вместо того чтобы пожелать побыть Раулем де Вопарфоном двадцать четыре часа, не пожелал всю жизнь быть собачкой графини?

Как он снова превратится в Тибо после всего увиденного?

Он размышлял об этом, когда дверь туалетной комнаты открылась и появилась графиня.

Она была достойной птичкой этого очаровательного гнездышка, цветком этой благоуханной земли.

Ее распущенные волосы были сколоты всего тремя или четырьмя бриллиантовыми шпильками и с одной стороны падали на плечо, с другой же одним большим локоном ниспадали на грудь.

Под домашним платьем из розовой тафты, украшенным струящимся гипюром, обрисовывались гармоничные линии ее податливого и гибкого тела, освобожденного от фижм.

На ней были такие тонкие, прозрачные шелковые чулки, что можно было смело сказать, что это не ткань, а перламутрово-белая плоть.

Наконец, ее детские ножки находились в плену серебряных парчовых туфелек с вишневыми каблучками.

Никаких украшений. Ни браслетов на руках, ни колец на пальцах; лишь нить жемчуга на шее, но какого жемчуга! Королевской цены.

При виде этого лучезарного видения Тибо упал на колени.

Роскошь и красота, неотделимые друг от друга, казалось, подавили и согнули его.