Стивен Кинг - Игра Джеральда

Джесси приподняла голову и застыла, боясь пошевельнуться, так как судорога ледяным колом пронзила ее тело от шеи до ягодиц. Простыня, к которой были прижаты ее грудь и искалеченная рука, была влажной от крови.

«Мне необходимо встать, — подумала она. — Мне необходимо встать прямо сейчас, иначе я истеку кровью и умру».

Судорога, сводившая спину, отступила. Наконец-то она почувствовала, что твердо стоит на ногах. Ноги совсем не были такими уж слабыми и негнущимися, чего она так опасалась, — они даже с удовольствием выполняли свое предназначение. Джесси потянулась вверх. Наручник, охватывающий левый столбик кровати, заскользил вверх, пока не наткнулся на перекладину, и Джесси очутилась в положении, в котором ни за что на свете не захотела бы оказаться снова: стоящей на ногах рядом с кроватью, которая была ее тюрьмой… почти гробом.

Волну огромной благодарности, накатившейся было на нее, Джесси тут же подавила, как и охватившую ее ранее панику. Время для благодарности наступит позже, а теперь необходимо было помнить, что она все еще прикована к кровати, а времени для освобождения чертовски мало. Пока она, правда, не почувствовала слабости или головокружения, но это ничего не доказывало. Когда наступит кризис, все это, возможно, проявится сразу же, со скоростью света.

Но все-таки стоять — и ничего больше — было просто великолепно. Разве это не было чудесно?

— Нет, — прохрипела Джесси, — я так не думаю.

Не отнимая правую руку от груди, она полуобернулась, прижимаясь спиной к стене. Теперь Джесси стояла слева от кровати — как солдат на своем посту. Она глубоко вздохнула и попросила правую руку и бедненькую исполосованную правую ладонь снова приступить к работе.

Рука медленно поднялась, как механизм старой и плохо смазанной заводной игрушки, и ладонь устроилась на полке над кроватью. Мизинец и безымянный палец все еще отказывались подчиняться ее командам, но ей удалось ухватиться за полку большим и указательным пальцами и сбросить ее с креплений.

Полка приземлилась на матрас, на котором Джесси пролежала столько часов и на котором еще были заметны отпечатки ее тела, а также пропитанные потом и кровью вмятины в розовом стеганом одеяле. Это выглядело просто ужасно; этот вид и испугал, и разозлил Джесси.

Она перевела взгляд на дрожащую правую руку; поднеся ее ко рту, она попыталась зубами вытащить осколки стекла, торчащие из-под ногтя большого пальца. Стекло поддалось, потом застряло между зубами, глубоко вонзаясь в розовую мякоть десны. Джесси почувствовала, как кровь наполняет рот, вязкая, как вишневый сироп, и сладковато-соленая на вкус. Джесси даже не обратила внимания на эту новую рану — она выдержала и намного худшее, — а потом еще покрепче стиснула зубы и вытащила осколки из пальца. После этого Джесси выплюнула их на кровать вместе со сгустками теплой крови.

— Отлично, — пробормотала она и начала протискивать ся между стеной и спинкой кровати.

Отодвинуть кровать от стены оказалось намного легче, чем она ожидала, но Джесси никогда не сомневалась, что кровать сможет отодвинуться, стоит только найти подходящую точку опоры. Теперь у Джесси был упор, и она начала толкать ненавистную кровать по гладкому паркету. Ножки кровати заскользили вправо, потому что она могла толкать только слева, но Джесси и это приняла в расчет. Она уже реализовала половину своего элементарного плана. «Если удача приходит, — подумала Джесси, — то она приходит во всем. Ты можешь изрезать всю руку, но зато не наступишь ни на один осколок разбившегося стакана. Так что продолжай двигать эту кровать, дорогая, и продолжай считать своих…»

Ее нога споткнулась о какой-то предмет. Джесси посмотрела вниз и увидела, что она ударилась о пухлое правое плечо Джеральда. Капающая с ее руки кровь попала ему на грудь и лицо. Одна капля упала прямо на голубой открытый глаз. Джесси не испытывала к нему жалости, не испытывала к нему ненависти и не чувствовала к нему любви. Она чувствовала ужас и отвращение к самой себе за то, что все чувства, переполнявшие ее все эти годы, — так называемые цивилизованные ощущения, составлявшие любой костяк мыльной оперы, ток-шоу или радиопрограммы, — оказались настолько мелкими и ничтожными по сравнению с инстинктом выживания, сметавшим все остальное на своем пути, как скребок бульдозера. Но она подумала, что если бы в подобной ситуации очутилась Джульетта, то и она поступила бы так же.

— Прочь с моей дороги, Джеральд, — сказала она и пнула его ногой (отметив про себя большое удовольствие, с которым она это сделала). Джеральд отказался сдвинуться с места, как будто химические процессы, происходящие в его разлагающемся теле, приклеили его к полу. Потревоженные мухи поднялись жужжащим облаком вверх. Вот и все.

— Черт с ним, — решила Джесси и снова толкнула кровать. Ей удалось переступить через Джеральда правой ногой, левая же при этом наступила ему прямо на живот.

Давление вызвало долгий хрипящий звук в его горле, и небольшое количество газа вырвалось из его открытого рта.

— Ты сам виноват, Джеральд, — пробормотала Джесси и направилась дальше, даже не оглянувшись на него. Теперь она смотрела только на шифоньер, где лежали ключи.

Как только она миновала Джеральда, мухи ковром снова облепили его тело и продолжили свою работу. Сделать нужно было еще так много, а времени совсем не оставалось.

Больше всего Джесси боялась, что кровать зацепится за дверь ванной комнаты или за угол, и ей придется отступать назад, напоминая женщину, сидящую за рулем и старающуюся втиснуть огромную машину на крошечную парковочную стоянку. Как выяснилось позже, то, что кровать двигалась немного вправо, было просто великолепно. Джесси только один раз внесла коррективы в траекторию движения, кровати, подталкивая свой край кровати немного вперед, чтобы быть уверенной, что другой примкнет к шифоньеру. Это случилось, когда она толкала кровать, — толкала, опустив голову и вцепившись обеими руками в столбики, — первый приступ головокружения… Она оперлась на стенку, выглядя при этом как женщина, которая напилась до такой степени, что не может стоять на ногах, и делает вид, что ее неверные движения — это танец в объятиях воображаемого партнера. Джесси подумала, что лучшее определение будет «головопомутнение». Доминировало чувство потери — не только мыслей и силы воли, но и чувствительности. На какое-то мгновение ей почудилось, что она не на Черном озере и не на озере Кашвакамак, а где-то в абсолютно другом месте — скорее, на берегу океана, а не озера. Пахло не устрицами и медными монетами, а морской солью. Это был день солнечного затмения, единственное, что совпадало. Она вбежала в кусты ежевики, чтобы отделаться от какого-то мужчины, какого-то другого папочки, желающего сделать нечто большее, чем ее собственный отец на заре ее юности.