Стивен Кинг - Игра Джеральда

Я взглянула на него, когда он произносил эту фразу. Был вечер, но была включена только лампочка в изголовье моей кровати. Он сидел в тени, но я уверена, что Брендон Милхерон покраснел.

— Если я оскорбил тебя, то прошу прощения, — произнес он. В его голосе сквозило смущение и неловкость.

Я чуть не рассмеялась — это было бы жестоко. Но он тогда выглядел, как восемнадцатилетний юнец, только что окончивший школу.

— Ты не обидел меня, Брендон, — ответила я.

— Хорошо. Вот это касается меня. Но все-таки это работа полиции: исследовать малейшую возможность такого поворота событий — рассмотреть версию о том, что ты предприняла несколько более крутых мер, чем просто понадеялась на то, что называется „слабое сердце“.

— Я даже не предполагала, что у него проблемы с сердцем, — ответила я. — Точно так же, как и страховые компании. Если бы они знали, то никогда бы не подписали договора о страховании жизни, разве не так?

— Страховые компании страхуют каждого, кто пожелает заплатить достаточно денег, — ответил он, — а страховые агенты никогда не видели Джеральда, дымящего, как паровоз, или вдрызг пьяного. Но ты знала об этом. Не возраст, но ты могла знать о приближающемся инфаркте. Полиция знает об этом. Итак, они говорили: „Предположим, она пригласила своего дружка в домик у озера и ничего не сказала об этом мужу. И предположим, этот приятель с криком выскакивает из шкафа в самый неподходящий момент для нее и в самый неподходящий момент для старика“. Если бы у полиции было хоть какое-то доказательство того, что такое могло быть, то ты оказалась бы в очень дерьмовом положении, Джесси. Потому, что при некоторых обстоятельствах такой крик вполне может считаться убийством. Тот факт, что ты провела два дня в наручниках и срезала половину кожи, чтобы освободиться от них, свидетельствует против идеи о соучастии, но с другой стороны — наручники не исключают возможность соучастия в преступлении… по крайней мере, для определенного склада ума полицейских.

Я с удивлением уставилась на него, ощутив себя женщиной, только что понявшей, что она танцевала на краю пропасти. Я смотрела на лицо Брендона, скрывающееся за кругом света, отбрасываемого лампочкой над кроватью. Мысль о том, что полиция могла подумать, что я убила Джеральда, казалась мне дурной шуткой. Слава Богу, Руфь, я никогда не шутила с полицией на эту тему!

Брендон сказал:

— Понимаешь теперь, что намного умнее будет не говорить о возможном посетителе?

— Да, — ответила я. — Лучше не будить спящего зверя, не так ли?

Как только я произнесла эту фразу, передо мной сразу же предстала картина того, как пес, вцепившись зубами в руку Джеральда, тащил его по полу. Через несколько дней они нашли это бедное, проклятое существо — оно устроило себе логово около лодочной станции в полумиле от нашего дома. Там же они нашли огромный кусок Джеральда, так что собака, должно быть; еще раз возвращалась в дом после того, как я спугнула ее светом фар „мерседеса“. Они пристрелили пса. На нем был ошейник, который носят собаки, состоящие в клубах, по которому можно узнать, кому принадлежит собака, и задать ее хозяину чертей, но на ошейнике стояло только имя — Принц. Принц, представляешь? Когда пришел констебль Тигарден и сказал, что они убили собаку, я обрадовалась. Я не винила пса за то, что он сделал; — он был не в лучших условиях, чем я, Руфь, — но я была рада, и радуюсь этому до сих пор.

Однако я отошла от темы — я рассказала тебе о беседе, состоявшейся между мной и Брендоном после того, как я рассказала ему, что в доме мог быть незнакомец. Он согласился, что лучше не будить спящего зверя. Мне кажется, что я вполне могу жить с этим — огромным облегчением было уже то, что я рассказала об этом хоть одному человеку, — но я еще не была готова забыть об этом.

— Меня убедил телефон, — сказала я ему. — Когда я освободилась от наручников, то телефон был мертв, как Авраам Линкольн. Как только до меня дошло это, я поняла, что была права — здесь действительно был мужчина, и он перерезал телефонные провода. Именно это подтолкнуло меня к двери и к „мерседесу“. Ты не знаешь, что такое страх, Брендон, пока вдруг не поймешь, что остался в лесу один на один с враждебно настроенным гостем.

Он улыбался, но теперь уже так, как всегда улыбаются мужчины, когда думают о том, что женщинам нельзя верить и что вряд ли нужно позволять им действовать самостоятельно.

— Ты решила, что провод перерезан только потому, что телефон в спальне молчал. Ведь так?

Это было не совсем то, что случилось, и не совсем то, что я думала, но все же я кивнула — частично потому, что это казалось легче всего, но в основном потому, что бесполезно разговаривать с мужчиной, когда у него такое выражение лица, как бы говорящее: „Женщины… Невозможно жить с ними, но нельзя и без них!“ Пока ты полностью не изменилась, Руфь, я уверена, что поймешь, когда я скажу, что единственным моим желанием в тот момент было прекратить разговор.

— Он был отсоединен, вот и все, — сказал Брендон. Теперь он был похож на мистера Роджерса, объясняющего, что иногда действительно кажется, что под кроватью прячется чудовище, но на самом деле там никого нет. — Джеральд вытащил шнур телефона из блокиратора. Возможно, он не хотел, чтобы его выходной — не говоря уже о его фантазии — был прерван звонком из офиса. Он также отсоединил телефон, стоявший в холле, но телефон на кухне был присоединен и отлично работал. Я прочитал об этом в докладе полиции.

Свет померк передо мной, Руфь. Я неожиданно поняла, что все они — эти мужчины, разбирающиеся в том, что же произошло на озере, — сделали определенные выводы о том, как я выбралась из этой ситуации, что я сделала и почему поступила именно так. В основном обстоятельства работали на меня, и это многое упростило, но все равно было что-то вызывающее ярость и пугающее в том, что свои заключения они сделали не на основании того, что я рассказала, или из тек свидетельств, которые они нашли в доме, но только на том основании, что я женщина, а женщины должны действовать по определенной схеме.

Если посмотреть на все с этой точки зрения, то нет абсолютно никакой разницы между Брендоном Милхероном в его изящном костюме-тройке и старым констеблем Тигарденом, облаченным в вытертые джинсы с пылающими, как огонь, красными подтяжками. Мужчины до сих пор думают о нас по-старому, Руфь, я уверена в этом. Многие из них лишь научились говорить нужные фразы в подходящий момент, как говорила моя мать: „Даже людоеда можно научить молиться“.

И знаешь, что еще? Брендон Милхерон восхищался мною, он восхищался тем, как я действовала после смерти Джеральда. Конечно. Время от времени я понимала это по выражению его лица, даже если в этот вечер его лицо выглядело по-другому, все равно я была уверена, что снова увижу это восхищение. Брендон считал, что я проделала великолепную работу, очень храбро вела себя… для женщины. Мне кажется, что ко времени нашего первого разговора о моем гипотетическом госте он считал, что он сам поступил бы точно так же в подобной ситуации… если бы, вот тут-то и вся закавыка, ему пришлось действовать в лихорадочном состоянии. Мне кажется, что большинство мужчин считают, что женщины думают, как юристы, сраженные лихорадкой.