Елена Блонди - Княжна

Пережидая, пока муж справится с тошнотой, княгиня еле заметно поморщилась, отворачивая лицо от душного запаха перебродившей еды и кислого вина. Но когда он поднял голову, взглядывая на нее налитыми кровью глазами, лицо жены было безмятежным, спокойно-участливым и — совсем рядом. Она душистой салфеткой утерла ему губы.

— Тогда тебе надо прилечь. Я пошлю за лекарем.

— Я здоров! — и он рыкнул на сновавших по комнате рабынь, — быстро отсюда! Хватит мелькать!

Анатея подхватила лохань и исчезла, следом за ней, не торопясь, ушла Гайя, усмехаясь почти черными губами на смуглом лице. Теренций протянул руку и поймал край плаща жены, потянул к себе, усаживая на колени.

— Я заснул ночью. Так и не услышав, как ты кричишь. Что случилось?

Она пожала плечами, и драгоценный изумрудный шелк мягко заблестел, переливаясь под золотыми завитками фибул:

— Ты горд, как все мужчины, муж мой, и валишь на меня свои слабости. Но ты ведь умен. Скажи мне, что случилось вчера — с тобой? Не верь моей шутке про годы и вино. С кем же мне еще шутить, как не с самым близким человеком. Или все-таки болен? Или кто-то пытался тебя отравить? Скажи, и я велю Фитии позвать врачевателей…

— Да нет же! Нет! — он крякнул и, смиряясь, сказал, отрывая одно слово от другого, будто проверяя, где надо остановиться:

— Я жду. Сына. А нет его. И я купил смолу.

— Теренций! Где твой ум?

— Да! Купил. И съел. Караванщик клялся, что это лучшее средство! И продал мне за целый кошель золота, ну помнишь, тот, небольшой, что я носил на поясе. Сказал, там должно хватить на семь раз.

— Не говори мне, что ты… или? Ты съел все? — встревоженно смеясь, княгиня заглядывала в лицо мужу, а он отворачивался от нее, багровея до самого лба.

— Ты знаешь, я могу съесть бычьи рога, мне хватит на то и зубов и желудка. Но это зелье, — он передернулся, вспоминая резкий и долгий вкус смолы, таявшей на зубах, — знаешь, сколько вина пришлось мне выпить, чтоб избавиться от болота во рту! Впору обращаться к Асклепию…

— Лучше сразу к Афине, — мягко ответила Хаидэ, — Асклепий вылечит твою опрометчивость, а тебе бы не совершать ее. И нимфе Аметис приноси дары почаще, если все же хочешь пить столько, сколько двадцать и тридцать лет назад.

— Хватит меня учить, меня — благородного ахейца! — Теренций икнул и закашлялся, а Хаидэ расхохоталась. Поцеловала мужа в потную щеку. Он упрямо добавил:

— Они еще и девственницы обе, недотроги, вот уж… А ты не виляй, мы говорим как раз о другом.

— Я потому и пришла к тебе, муж мой. Помнишь старуху, что показывал нам Флавий? Она гадает, но пуще того занимается женскими хворями. И после ее ворожбы бесплодные женщины приносят детей. Она ничего не заставит есть, — добавила Хаидэ, видя, как собирается морщинами широкий лоб, — и никого не приводит с собой, как делают то обманщики, вступая в любовные связи с чужими женами, в надежде, что бесплоден муж. Только старуха и я. И после этого — наш с тобой сын. Тебе не кажется, это чуть-чуть умнее, чем съесть зелья на семерых наследников сразу? Ты что хотел получить толпу близнецов, которые разорвали бы мне живот?

— У меня еще столько дел сегодня, княгиня, — пожаловался Теренций, отбирая у Хаидэ тряпку и водружая ее на лоб, — я должен решать государственные дела, заседать в городском совете.

— Торговые дела, ты хотел сказать.

— Да, торговые. Прошли времена героев, сейчас время денег, они вершат все.

— А в этом ты самый удачливый, знаю. Даже несмотря на вчерашние геройские подвиги.

— Хватит насмехаться. Лучше скажи, почему наш дом становится похожим на караван-сарай у большого торгового пути? То жрец, то болящая дикарка, а то бродячий певец. Теперь вот старуха, я ее боюсь, хоть и мужчина. И все это твои приживалы! Не слишком ли много власти для послушной жены, приглашать в дом весь этот зверинец?

Хаидэ напряглась, каменея. Но постаравшись, чтоб муж не почувствовал внезапной ярости, мягко ответила:

— Посчитай, сколько гостей каждый вечер бывает у нас. Твоих гостей, муж мой, что приходят съесть наше мясо и выпить наше вино. Ты говоришь, это для пользы дела, но положи на чашу весов пользу, а на другую — пирушки, разор и растраты. И сам увидишь, какая чаша поползет вниз. А я выбираю тех, кто действительно полезен нам. Потерпи немного и увидишь, как изменится наша жизнь. Ведь ты сам разрешил мне приглашать учителей и сам удивлялся, как хороши и полезны мои советы. А о том, что мы некоторые дела решаем вместе — знать никому не нужно. Мне достаточно славы, что увенчает твое гордое чело.

— Знаешь, как польстить мужу, хитрая, — буркнул Теренций, — зови эту ведьму. И хорошо бы ей справиться с делом правильно.

— Она справится. Но позови ее сам. Ведь ты мужчина и ты властелин в нашем доме.

Она поцеловала его снова. И, встав с мужских колен, ушла, улыбнувшись. Идя по узкому коридору в перистиль, слегка задыхалась от мыслей о предстоящем разговоре со старухой. И оттого, что решение, пришедшее прямо сейчас, тоже станет известно пророчице. Но пусть. Стремнина становится все уже, события несутся быстрее и быстрее, и ничего не повернуть вспять.

«Старуха не приведет мужчину, чтоб оградить меня от бесплодия мужа. Этого мужчину выберу я. Уже выбрала. Если мне суждено родить сына, отцом его будет Техути, а не Теренций. Она будет знать об этом, и может рассказать мужу. Но я все равно сделаю так».

Девушки в деревнях Каменных Гор были так красивы, что мужчины съезжались к подножиям острых пиков круглый год. Благо, тут всегда стояла весна. Красавцы и хитрые, силачи и торговцы, воины и победители игр — оставляли у согнутых старух своих лошадей, волов, яков, мулов и, причесав усы, завив молодые бороды, уложив пряди волос, покупали свитки, каждый — по десять полновесных золотых монет. Чтоб в узких ущельях, ведущих к сердцу Каменных Гор, стража пропустила их, не убивая. Так шло испокон веков, потому что самым ценным товаром в стране были красавицы девушки. Смирные, светлоглазые, высокие и тонкие, с прямыми плечами и маленькой ножкой. Любую прихоть мужчин умели исполнить они, еще только прочитав ее в глазах новоиспеченного мужа. Даже ту, о которой ищущий семьи и не подозревал. Молодые мужчины влеклись по узким ущельям, в укромную внутреннюю долину, и скалы повторяли их залихватские песни, бросая их обратно. А мужчина пели, не подозревая, что вскоре узнают о себе все. И изменятся безвозвратно.

И когда песни кончались, а голоса хрипли, когда пятая стража проверяла истрепанный в десятках рук свиток, узкие тропы распахивались, открывая чудесный сонный край, окруженный острыми пиками каменных гор. Тут посреди медовых трав покоилось тихое озеро — будто зеркало, чтоб отражать красоту женского лица, склонившегося над ним. Вокруг озера круглились аккуратные деревья, с кронами пухлыми и тугими, как женские груди. Бежали от них в стороны белые чистые дорожки — длинные и ровные, как девичьи обнаженные ноги. И приводили к небольшим домикам, выстроенным под самыми скалами. Каждый дом был аккуратен и чист, в каждом была и спаленка и кухня, а также двор, в котором гуляли толстые куры и сад, полный фруктовых деревьев. А по круглым окошкам вились виноградные лозы, — чтобы веселое вино не кончалось в ледяных погребах. Зубчатые листья не скрывали девичьих лиц, что улыбаясь, выглядывали из окон и прыскали в ладошки, нежно краснея, когда очередной молодец останавливался и вертел головой, не в силах выбрать. Ждали, когда вспомнит слова, начертанные в пропускных свитках, о том, что тут можно все, хоть оставайся на веки вечные, переходя от одного окошка к другому, принимая приглашение в каждый нарядный дом и пробуя, в каком из них мягче перина и легче вышитые покрывала. Тут некуда было торопиться, да никто и не торопил. Потому мужчины ходили из дома в дом, без перерыва насыщая тело и глаза. А потом начинали убивать друг друга — за мелочи. За то, что сегодня эта спаленка занята и нужно сделать десяток шагов до следующей. За то, что красавица, которая так сладко вскрикивала, стелясь под горячим мужским телом, вдруг пригласила другого, стоило первому выйти за порог. Хотя ушел ведь тоже к другой. Но жадность посреди мирной долины жирела и вырастала выше гор, вскормленная полным послушанием и смирностью ласковых дев. И убивала.