Елена Блонди - Княжна

— А если я не хочу вперед?

— Ты должна спасти своего сына, — напомнила Хаидэ.

Над обрывом показались головы всадников. Окликая друг друга, они осторожно спускались в седловину. Белел, покачиваясь в черной тени склона, полотняный возок — Фития вылезла и шла рядом, держась за бортик.

— Да, — после молчания Ахатта недобро усмехнулась, — мои желания всегда оборачивались злом. Я захотела Исму. И вошла в гнилые болота. Я захотела счастья своему сыну. И погубила мужа. Себя. И мальчика. Видно, я не имею права хотеть и теперь всегда делать мне лишь то, что должно.

— Ты захотела Исму, сестра. Прочие желания были уже не твоими. Перестань тосковать, не время сейчас.

— Я не могу перестать по приказу! — в голосе Ахатты слышалось удивление, смешанное со злостью, — это же горе! Оно — само приходит.

— А я могу. Оно приходит, потому что ты призываешь его и кормишь своими слезами. А нам сейчас нужно кормить себя, ужином. Доберемся в стойбище, там и погорюешь.

Коротко улыбнувшись, Хаидэ встала и пошла к спешивающимся всадникам. Ахатта, покусывая сухую веточку, мрачно смотрела ей вслед. Неужто смерть отца не пошевелила подругу? Разговаривает, как ни в чем не бывало, даже улыбается, вон, отдала приказы, воины разбрелись, один таскает камни для очага, другие вяжут коней, третий побежал и собирает хворост. Как выросло из упрямой быстрой девочки такое железное чудовище, кажется, вовсе без сердца? Был бы тут любимый Исма, прижал бы к себе, покачивая сильными руками, ты мой алый тюльпан, моя Ахи, самая нежная и красивая…

Она стукнула кулаком по песку, оцарапав кожу острыми раковинами. Цез заставила ее вывернуться наизнанку перед княгиней, а теперь та, по-прежнему чистенькая и гордая, едет от полиса — принимать власть над Зубами Дракона. И чаша горечи Цез обошла ее, пусть даже такой дорогой ценой. Ахатта надеялась, что ей станет лучше после ночных признаний под старой грушей, но сердце все так же исходило злой тоской, от которой становилось горько во рту. И все-таки, как похоже это место на то, из детства — беззаботное и радостное!

Заскрипел песок под тяжелыми шагами. Не оборачиваясь, Ахатта, вся в прошлом, спросила, узнавая шаги:

— Чего тебе, Пень?

Повернулась резко, опираясь руками, с кружащейся от перевертывания мира головой. Позади присел на корточки светловолосый бродяга-певец, склонил набок голову, улыбаясь. Протянул на ладони плоскую створку раковины, мягко блестящую серым перламутром.

— Смотри, высокая Ахатта, смотри, как красиво. Это тебе. У меня больше нет подарков, только песни.

Резко тукающее сердце замедлилось и застучало ровнее, оттягивая от головы отравленную тоску. Ахатта взяла ракушку, повертела, подставляя вечернему солнцу.

— В таких часто бывают перлинки, мелкие. У меня в детстве были сережки. Осталась только одна.

Бродяга часто закивал.

— Я тебе сделаю вторую. Пойду в море и найду там. И подарю тебе.

Он вскочил, стаскивая через голову кожаную рубаху. Ахатта невольно рассмеялась его торопливости.

— Там надо плавать и нырять. А разве ты рыба? Или умеешь?

— Нет, — мужчина опустил руки с рубахой. Солнце тронуло красным светом багровый шрам на груди.

— Тогда не ходи в море, еще не хватало, чтоб… Постой. Что это у тебя?

Она встала, высокая, почти в рост собеседнику. Коснулась пальцем бугристых линий:

— Это буква. Это мое имя на тебе! Первая буква!

— Не знаю, высокая. Но если тебе нравится, пусть. Жаль, я не могу подарить тебе эту букву. Но я могу ее спеть. А потом мне надо смотреть за костром. Так сказал главный, он грозен.

Ахатта снова села, запрокидывая лицо, чтоб видеть бродягу. Показала рукой на песок рядом:

— Да, спой мне букву. Они подождут.

Темная кровь медленно отпускала ее скулы и лоб, солнце мягко трогало маленькие уши, зажигало концы мокрых ресниц. А Убог, сидя рядом, пел. Шепотом, тихо-тихо, как велела ему в первый раз строгая Фития. Чтоб никому не мешать, и чтобы только ей песня — той, что страдает и плачет отравленной кровью.

Хаидэ, распоряжаясь у стоянки, слышала тихую песню с неразборчивыми словами. Шум волн плелся с мужским мерным голосом. Техути был прав — боги дали Ахатте того, кто добр, и находит слова, чтоб успокоить отраву. Жаль, он и Цез остались в полисе. Так много надо спросить…

Из-за куста шиповника, подтягивая штаны, выскочил воин, прокричал шепотом, указывая на скрытую плавным подьемом степь.

— Кто-то скачет, княгиня! Еще далеко, но я видел, двое! Едут сюда.

Хаидэ осмотрела свой небольшой отряд:

— Вы трое, поезжайте навстречу. Рассмотрите издалека, есть ли оружие. Не лезьте на рожон, нам еще ехать и ехать, вы мне нужны.

Воины топтались, переглядываясь, потом медленно, с неохотой, отвязали коней и двинулись от стоянки в степь. Она усмехнулась. Это не Зубы Дракона. Обычные рабы богатого торговца. Те, что были даны за Хаидэ десять лет назад, давно расторгованы мужем, отданы в наем или отправлены охранять его товары по караванам. Брать рабов не стоило бы с собой, но Теренций уперся.

— Ты княгиня, жена знатного! — кричал, расхаживая по своим покоям и потрясая большим кулаком, — что скажут люди? Как грубый мужик, поехала сама и одна? Будут показывать пальцем, смотрите, вот муж, которого взнуздала жена!

— Я дочь вождя и амазонки, — возразила Хаидэ, следя за ним глазами, — и потом, я обещала тебе новых воинов. Кого отправишь в племя, что осталось без отца? Кого послушают свободные? Только меня!

— Хорош же я буду! — Теренций не слушал, — мне что, ехать с тобой? А корабль? А мои сделки?

— Я беру Фитию. И Ахатту, она одна стоит десятка твоих рабов. Мы поедем втроем.

— Три бабы? — от голоса Теренция с подоконника сорвались, забулькав, горлицы и улетели в ночное небо, хлопая крыльями.

— Тогда пусть едет бродяга. И египтянин.

— Еще лучше! Один без головы, у другого, кроме головы, ничего нету! Не пойдет.

Хаидэ, подойдя к мужу, взяла его руку. Прижала к своей груди. Он попытался выдернуть руку, но она не отпустила, прижимая все крепче.

— Теренций, я дала обещание. Тебе нужны воины. Я поеду за ними. И тебе нужен сын, помнишь? Я вернусь. Обещаю.

Он тяжело дышал. Это и есть бездна, о которой сказала, не думая, что попадает прямо в цель, черноволосая Гайя? Он понял, что полюбил, только сегодня, малое время назад, лежа под телом этой женщины, что смотрит сейчас на него неподвижными и твердыми, как наконечники копий, глазами. И вот она канет в ночь, полную змей, волков и разбойников. Обещание… Чего стоит обещание бабы, все они змеи.

Но, растравляя себя, понимал — она дала обещание, и не нарушит его. Что ж, пришло ей время дать еще одну клятву…

— Я отпущу тебя. Твои слова нерушимы, дочь Зубов Дракона, я знаю. Но ты должна пообещать мне еще одну вещь.