Елена Блонди - Хаидэ

— Хватит. С Харутой сам разберешься.

— Разберусь. Мой жрец, мой Охотник.

— Пня возьмете завтра на рыбалку. Пусть таскает большую сеть, что пропадать силе.

— Да мой жрец, мой Охотник. Я его поучу, будет мягкий как лесной мох.

— Хорошо.

Еще раз глянув на безучастное лицо Абита, жрец осмотрел тупые лица тойров, замерших в ожидании конца разговора, и усмехнувшись, вышел. Закачалась, ложась на место, тяжелая штора.

Тойры зашептались, оглядываясь на Абита и переводя взгляды на Нартуза.

— Ты чего про собаку снова! — заговорил обиженным голосом Харута, — то не мне собака выпала, а этому. Который сидит пнем. Пень который.

— Заткнись, — Нартуз сел к столу, подвинул к себе толстый кувшин с кислым вином.

— Значит так, если кто скажет жрецам, что этот пень болтает, убью. Кишки вырву собакам. Если спросят — сидит, молчит. Одно слово — пень. Ясно?

Тойры закивали.

— Ясно? — с угрозой обратился Нартуз отдельно к Харуте.

Тот, помедлив, кивнул тоже.

Отодвигая вино, Нартуз вытер рукой рот, разглядывая разводы крови и виноградного сока на коже. Усмехнулся.

— Ладно, гуляйте, быки. А я, пожалуй, пойду к девке. Бииви, твоя вторая женка сегодня с кем спит? Или — одна?

— Говорит одна, говорит, надоели вы мне все быки хотячие.

— Вот к ней и пойду. Или еще к какой печке. Эй, Пень!

Абит уставил на недавнего соперника синие глаза, улыбнулся удивленно и радостно. Кивнул.

— Чо машешь башкой? Пошли к девке. Поможешь. Подержишь за ногу!

Тойры заржали, выкрикивая советы.

Идя по извилистому коридору, что кое-где поднимался на пяток ступеней, ввинчиваясь в гору, Нартуз сказал вполголоса Абиту, идущему рядом:

— Подождет девка. Понял? Придем в укромище, выпьешь. Да расскажешь мне о костях, что знаешь.

— Расскажу, смелый. Это знания отцов ваших дедов, что пришли от их дедов.

— Заткнись. Сказал же — в укромище скажешь. Ну, точно пень. Пень и есть.

Место Даориция было в самой середине временного амфитеатра. В обычные дни тут, вокруг большой арены, мощенной плоскими плитами местного белого камня — гладкого и чуть бархатного, по которому не скользили ноги даже на пролитой крови, лежали двумя полукругами семь рядов каменных уступов, невысоких, чтоб только сесть, не слишком задирая колени. И в трещинах между камней пробивалась трава и солнечные цветы-веночки. Но в дни больших ярмарок, что длились иногда месяц, а в сезон урожая и дольше, траву выпалывали, скамьи первых рядов накрывали вытертыми коврами, разбрасывая по ним подушки. У широкого выхода ставили деревянные ворота, забранные расписными кричащими шторами. А с другой стороны, куда входили гости, стояли в два ряда стражники, следя за порядком.

Когда на арене проходили схватки диких зверей, перед скамьями тянулся частокол, переплетенный гибкими прутьями, а вместо шторы ворота перекрывала тяжелая решетка, за которой виднелись вплотную поставленные клетки.

Усаживаясь, Даориций расправил полы шитого стеклярусом халата. Сегодня прямо перед собой на противоположной стороне амфитеатра он видел решетку. Дикие звери. И против них — еще один дикий зверь. Хлопнув в ладоши, он подозвал мальчика-раба и велел принести кувшин с холодным отваром из слив.

— И захвати изюму, плошку, — сказал вдогонку. Повернулся к своей спутнице, закутанной в темное покрывало.

— Любишь изюм? Он хорош для живота и кожи. Лица красавиц становятся чистыми и белыми…

И сам расхохотался в ответ на тихий смешок. Махнул морщинистой рукой, унизанной перстнями.

— Тоже думаешь, что Даориций — старый дурак, да?

— Ты мой спаситель, папа Даори. Значит, совсем не дурак.

— Да, да, — рассеянно ответил купец, следя, как рассаживаются знатные, а стражники сдерживают простолюдинов, что гомоня, нетерпеливо ждут своей очереди — занять верхние скамьи, да встать на деревянные платформы за ними.

Она говорит спаситель… Но знает, что когда-то он купил ее. Что же — так глупа и беспамятна? Или — добра и умна своей добротой?

За решеткой, невидимые в помноженном перекрестьи решеток, слышались гортанные крики, рычание и хриплые вопли. Вот тявкают шакалы, различал Даориций, томясь на плоских подушках в ожидании питья. А это — ржет дикая кобылица. Захлебываясь, хрипло кричит вепрь, разве ж назовешь этот страшный крик — хрюканьем. И еще рычит кто-то, видно большая кошка, может быть, лев, или барс, или гончий степной кот. Наверное, везли, специально, из дальних краев. Тьфу…

Перекрывая звериную разноголосицу, упало на горячий летний воздух мерное уханье и, поднимаясь, перешло в ликующий яростный вопль. Толпа за спиной купца, ахнув, загомонила.

— Вот! Вот он!

А саха Даори, приняв из рук мальчика кувшин, припал губами к прохладному чеканному краю, стал жадно глотать, унимая сердечный стук. Нет, это не дело. Надо все прекратить. Вдруг сегодняшний день поможет рассечь дурной узел, завязанный когда-то самим купцом, который обезумел, захотев денег. И вот сидит, держит старой рукой изношенное сердце.

— Иму! — крикнул кто-то. И толпа подхватила, радуясь, и бешено повторяя:

— Иму! Демон Иму! Мы ждем, ждем! И-му! И-му! Убей! У-бей!

— Да замолчите, — прошептал Даориций и, встретив взгляд грузной горожанки, сидящей в окружении рабынь и слуг, улыбнулся, прижимая к сердцу руку. Женщина милостиво кивнула в ответ. Кто не знает хитрого Даори, у которого можно купить всё…

Решетка, громыхая, медленно поднялась, и примолкшая толпа снова обрушила на мощеную площадь океан криков. Казалось, воздух раскачивается, поднимая горячие волны ветра. Даориций прикрыл глаза. А когда открыл их, черный великан уже стоял в середине площадки. Лоснилось смазанное маслом тело, бугрясь мускулами. Твердо попирали камень ноги, похожие на черные колонны, рука держала копье, уперев его рядом с ногой. Медленно поворачиваясь, Иму осклабился, щеря крупные зубы с черным просветом сбоку — там, где вцепился в щеку бешеный бабуин и он размозжил обезьяну, со всего размаху ударившись скулой о каменную плиту. Поднимая и опуская копье, он показывал себя, напрягал мускулы, топал ногой, вздергивал голову, приветствуя чернь, и с деревянного помоста летели крики и цветы. Перекашивала изуродованное лицо улыбка, сверкал глаз, солнце, скользя по гладкой совершенно черной коже, вдруг застревало в извилинах шрамов, некоторые — совсем свежие.

— И-му! — заревел боец, салютуя копьем Даорицию, — И-му!

И тот, привстав, раскланялся тем, кто вокруг него восхищенно глазел, свистел и улюлюкал, хлопая себя ладонью по губам. Грузная госпожа, улыбаясь, кинула в Даориция веткой белых цветов и кокетливо закатила сильно подведенные глаза, со значением поглядывая на черного воина. Купец сделал вид, что не заметил намеков и отвернулся к своей спутнице, закутанной в покрывало, вежливо подавая ей вазочку с изюмом.