Елена Блонди - Хаидэ

— Конечно. Не думай плохого. Я справедлив.

Ханут вздохнул и склонившись над носилками, посмотрел на замотанную полотом голову. Сказал шепотом:

— А глаз он потерял. Беда, конечно. Ну да глаз, то не корень, глазов у человека два. Наверное, как раз на такой вот случай.

Нуба заворочался, возя руками. И Ханут торопливо кланяясь, исчез в темноте, на ходу договаривая слова прощания.

— Ты… тут? Купец?

Даориций встал над раненым.

— Да. Ты храбро бился. Не волнуйся, твоя ваза у меня.

— Мне нужно… говорить с тобой. Я не болен. Это можно терпеть. Я ско… скоро встану. Ты только не уходи, купец. У-ва… жа-емый…

Даориций пощипал бороду и подвел к луне глаза. Протянул задумчиво:

— Даже не знаю. Я выполнил уговор. Вот твоя ваза, в сумке. И вот кошель, ты должен мне за нее свои, сколько там у тебя? Восемнадцать монет серебром. Вот их должен. Рассчитаешься, и я поднимаю паруса. Да будут боги добры к тебе, смельчак.

— Ты отплываешь? Куда? Ты был там. Там, откуда привез.

Хватаясь за руку матроса, Нуба сел. И тот сразу отдернул руку, вытирая ее о подол и шепча охранные слова.

— Туда и плыву, — подтвердил купец.

— Меня возьми, — глаз сверкал в лунном свете, а вокруг обмотанной головы стоял красноватый свет факелов, — возьми. Я заплачу.

— Чем же?

Покачиваясь, Нуба молчал.

На суденышке грюкало и трещало, звенела цепь, топали шаги. Даориций вздохнул и повернулся уходить.

— Вазу! Я отдам тебе. Мою вазу. И отработаю, достойный саха. Ты не смотри, я быстро встану. Только не уходи без меня. Через три дня я уже…

— Хм… Ну, ладно. Я беру вазу в уплату своих о тебе забот. А дорогу отработаешь матросом. Эй! Отнесите его в трюм, устройте там.

— Я сам, — угрюмо сказал Нуба и вправду встал. Хромая и прижимая руку к повязке на бедре, побрел следом за матросом, держащим факел.

Даориций, ухмыляясь, подхватил сумку и пошел следом.

Глухой перестук копыт сыпался, — камнями из опрокинутого мешка, а потом снова превращался в мерное медленное постукивание, иногда звонкое, если под ноги стлались длинные проплешины белого камня с выветренными плоскими дырами. Кони, привычно осторожно перебирали ногами, не ступая в трещины, а всадники ехали, опустив поводья, лишь изредка ударяя пяткой, когда нужно было сменить направление. Скрипели высокие колеса походных возков, укрытых шкурами и полотном. Возков было два и из-за них вся группа ехала шагом. На переднем, что двигался следом за первыми всадниками, сидела княгиня, держа на руках сына. Тень от навеса падала на спящее детское личико и сжатые кулачки. И сама княгиня была в тени, так что под расшитым цветным бисером красным покрывалом, наброшенном на высокую женскую шапку, не видно было лица. Руки, плечи и вся неподвижная фигура прятались под плащом, украшенным по краям такой же вышивкой. Лишь кисти, что держали младенца, были подставлены солнцу. Да и они были сплошь покрыты золотом — браслеты, множество перстней, наладонник из позолоченной кожи с хитрым вырезом для большого пальца. Иногда она бережно поворачивала ребенка, чтоб уложить удобнее и под плащом звенели, шурша и пересыпаясь, ожерелья из сотен чеканных бляшек и нитей, собранных из золотых шариков.

Хаидэ с удовольствием бы скинула официальные одежды, но юный вождь должен покинуть стойбище, как подобает будущему властителю, обеспечивая летним стоянкам изобилие, удачу и процветание.

Юный князь ехал в полис, чтоб скрепить знатный союз и получить свое эллинское имя.

— Проснулся? — вполголоса спросила подъехавшая Ахатта, — хочет есть?

— Пока нет, сестра.

Ахатта кивнула и двинулась вперед, а следом на низкой варварской лошадке затрусила Силин, в мужской одежде, с каштановой косой, скрученной на затылке в узел.

Услышав топот за спиной, оглянулся на повозку Теренций, мгновение смотрел против яркого света на фигуру с черной тенью вместо лица и, отворачиваясь, снова уставился вперед.

«Это моя жена, там, в телеге, наряженная, как дикарка. А на руках — наш сын».

Теренций прислушался к себе. Что вызовут эти слова внутри? И не понял. Он скучал, да, скучал. Но время шло, и образ жены остался лишь в проговариваемых словах, а не в сердце. Я спал с ней, говорил он себе. Она пьянила меня сильнее вина. И наверное, это случится снова. Это она? Та, что сидит там, за спиной?

Она была по-прежнему красива, и красота волновала его, как взволновала бы красота новой рабыни или служанки, которую, он знал, возьмет сегодня ночью, впервые. И именно это заставляло его нервничать. Будто совсем чужая. Он полюбил, но получается, они не сроднились. И будет ли она ему ближе, чем на вчерашнем торжественном пиру?

Вчера, сидя в шатре, и держа в руках чеканный кубок, Теренций смотрел на покрывала, отделяющие половину княгини от пиршественного зала, и вдруг у него закружилась голова. Будто он провалился сквозь время. Сейчас воины распахнут занавес, и он увидит двенадцатилетнюю девочку в голубых эллинских одеяниях, увешанных драгоценной добычей — ожерельями, бляхами и серьгами со звериными мордами. У нее красные от солнца плечи, а ноги в плетеных сандалиях не достают до ковра. Она сползет с резного трона и пойдет к нему, глядя немигающими глазами цвета старого меда. А рядом, пропуская бороду через пальцы, крякнет вождь Торза, полный сил и — живой.

Но цветные ткани распахнулись, и время качнулось обратно, вставая в пазы. На троне сидела взрослая женщина, наряженная в одежды племени — красное глухое платье с белыми квадратами, высокую шапку с плоской верхушкой, поверх которой был накинут такой же красный плащ. На коленях она держала ребенка, завернутого в покрывальце из вышитого полотна. И когда пошевелилась, то солнце кинулось бежать по вышитой кайме платья, задыхаясь от собственного сверкания.

А вместо Торзы рядом с Теренцием сидели советники княгини да старый шаман на своем чурбачке, отполированном до стеклянного блеска. Шаман улыбнулся, видно прочитав что-то на лице знатного мужа княгини. «Так, да не так…» сказала эта улыбка и Теренций отвернулся. Он не любил, когда его мысли читают.

Такой была их встреча после долгой разлуки. И после они ни разу не остались наедине. Княгиня сидела рядом с ним на пиру, слушала здравицы и отвечала на них. Говорила слова уважения своему мужу и все, гомоня и улыбаясь, пили, выплескивая последние капли на расстеленные ковры.

Теренций не знал, в тот миг, когда его время качнулось, раздумывая, не потечь ли вспять, то же самое произошло с Хаидэ. Слушая негромкий шум сидящих за пиршеством гостей, она прижала к себе сына, оглядываясь. И ощутила себя той самой девочкой, что проголодавшись, нашла под коврами миску с мясными шариками, их принес ей Нуба, которого она еще не знала. Но занавес распахнулся, и она увидела не только глаза своего мужа, так же, как раньше, холодно глядящие из-под тяжелых век, но и быстрый взгляд Техути, — он стоял у выхода, слушая советника Нара. Все так да не так, мелькнула в голове мысль. Она стала другой и мир вокруг изменился, удивительным образом оставаясь прежним. Не кольцо, у которого начало смыкается с концом, а спираль, и она, уйдя вперед, продолжает видеть то прошлое, что находится на предыдущем витке.