Елена Блонди - Хаидэ

— Вот она! Вот цар… царствен-венная мать!

Бросил кубок и, прижимая к сверкающему металлу руку, поклонился, заваливаясь на бок. Упал, громыхнув головой по лежащему рядом шлему. И заплакал.

Хаидэ застыла в седле, с ужасом глядя на совершенно пьяное лицо, искаженное горем. Крикнула сверху:

— Что? Где он?

Лежа, Теренций смеялся, поворачивая к небу лицо в потеках слез и вина. Хаидэ слетела с лошади, беспомощно оглядываясь, смотрела на обступивших ее воинов и женщин, к юбкам которых прижимались дети. И увидев Фитию, пошла навстречу, отталкивая людей.

— Фити…

Та схватила протянутую руку. Стала говорить медленно и четко, не сводя с потерянного лица княгини жестко сощуренных глаз:

— Приехал сам, верхами. С ним три раба и два наших воина. Сказали, еще едет повозка, чтоб забрать хозяина обратно. Князя Торзу увезла Ахатта. Явилась в дом, что-то рассказывала, что ты, мол, велела. Навестить.

Хаидэ обмякла, накрытая внезапным облегчением. Ахатта забрала мальчика. Что-то взяла себе в голову. Ну хорошо, он жив, с ней. Где же…

— Я ей скажу… где она? Где, Фити?

— Твой муж сказал, она убила вашего сына.

Мир вокруг снова стал серым, качнулся вниз, улетая из-под ног. Осталась лишь твердая рука старухи и ее прищуренные злые глаза. И держась за родную руку, Хаидэ неуверенно засмеялась, боясь отвести глаза.

— Нет. Не-е-ет. Она не могла.

Но позади вскрикивал Теренций и, вспомнив, — его голова ударилась о шлем, как деревянная, чужая, Хаидэ поняла.

Фития притянула ее к себе, стараясь удержать на ногах. Зашипела в ухо.

— Стой. Ты — вождь.

— Да. Да…

— Рабыня сказала, ведьма околдовала стражей и няньку, они все еще не в уме. Лежат. Выживут ли. Девчонка сама видела, твоя сестра пришла в детскую. И забрала мертвого мальчика.

— Откуда? Откуда знать ей, что мертв? Может, он спит?

Ей казалось, что кто-то сверху опустил на голову тяжкий сверкающий топор и тот рассек ее на две половины. Половина-мать рыдала, отворачивалась и с криками нет, не верила ни единому слову, на все находя возражения. Половина-вождь думала, принимая сказанное, и заклинала мать не мешать, не затемнять картину случившегося безрассудными воплями горя, ведущими к безумию. А еще ей нельзя. Нельзя предаваться горю, даже самому страшному.

— Она поклялась перед судьей, что Ахатта забрала мертвого. Убила и забрала.

— Как?

— Она сказала, что вынула его из постели и напоила отравой. Дождалась, когда перестанет дышать, завернула в плащ и унесла, рассказывая, что готова получить возмездие. Потом. Когда сделает свое дело. Твоя сестра вышла из ума, Хаи. Прими это.

Туман клубясь, опустился и накрыл все вокруг, смазывая очертания, делая незнакомыми фигуры и жесты. Только голоса становились все резче и злее, рвали уши заточенными когтями. Не отпуская руки Фитии, княгиня медленно оглядывалась, смотрела в лица, не видя. Лишь слышала приходящие и смолкающие голоса.

— Их нет, княгиня.

— Мы разослали людей, их не нашли.

— Убог ушел вместе с женщиной.

— Не возвращались.

— Приказывай, княгиня.

— Надо собрать совет.

— Где этот пергамен? Пусть даст ей читать.

— Асет? Что там?

— Княгиня, едет повозка. Из полиса. Будут к ночи.

— Твой муж заснул. Мы отнесли его в палатку.

— Ты будешь говорить с теми, кто видел? Едет рабыня, что подписала свои слова.

Время от времени она видела свои руки — они что-то делали. А ноги куда-то шли. И посреди чужих нестерпимых голосов раздавался еще чей-то голос, что отдавал распоряжения, спрашивал, указывал. Ее голос.

А потом все стихло, сменилось приглушенным шумом обыденной жизни стойбища. Ржали кони и коротко блеяли овцы, лаял пес, стучали ножи хозяек. Разве что смеха и песен не было слышно. Сидя на камне у порога палатки, в которой храпел и ворочался Теренций, она увидела солнце, клонящееся к закату. Подумала отстраненно — только что было позднее утро. Двое скакали через желтую степь…

— Хаи… бедная моя Хаидэ…

Она непонимающе посмотрела на бронзовое лицо, черные гладкие волосы, забранные назад, шею в вырезе старой рубахи. Грустные серые глаза.

— Уйди.

Лица не стало и снова вместо всего, что вокруг, осталось лишь солнце, большое и красное, неумолимо и незаметно спускающееся к травам. Сейчас оно уйдет за травы. И свет кончится. Навсегда. Нужно только немного подождать.

— Княгиня.

Нар стоял над ней, теребя рукой короткую бороду, шапка скинута за спину, болтается на кожаном ремешке. Так висела шапка на худой спине Ахатты, когда воины Торзы забрали их с песка…они убежали из стойбища на море. Не дали одеться и дети ехали через вечернюю степь. А княжна злилась на отца. И рядом скакал Исма. Он умер. Ахатта убила смелого Исмаэла, в которого была влюблена девочка Хаидэ. Ахатта убила ее сына…

— Твой муж уже может сказать, он спит с полудня. Мы вытащим его и окунем в воду. Тебе нужно выслушать, пока не приехали за ним.

— Я еще посижу тут, Нар. Дай мне времени. Чуть-чуть.

Советник кашлянул и ушел, топая сапогами. На ходу закричал раздраженно, распекая мальчиков за то, что уставшие кони все еще под седлами. Хаидэ огляделась. Сумерки наливались мраком, вдалеке все ярче пылал большой костер, вокруг которого двигались серые фигуры. Скоро ночь станет черной. Люди станут черными. А ее мальчик где-то. У него такие смешные пятки, теплые и совсем крошечные, как лапки волчонка. И маленький толстый животик. Ахатта кормила его темным молоком. И он смеялся, показывая беззубые десны.

— Птичка, нельзя.

Фития села рядом, обнимая ее за плечи.

— Поплачешь потом. Сейчас надо тебе говорить с мужем. И с людьми. Потом хочешь, я заберу тебя в степь. Там погорюешь.

— Да. Да… Где Нуба, нянька?

— Что?

— Где мой… мой. Где он?

— Ты в памяти, птичка? Нубы нет. Давно уже нет. Не смей плакать. Нельзя тебе!

— Нельзя. Даже этого нельзя? Кто выбрал мне такую судьбу, Фити?

— И вопросы такие нельзя. Иначе завоешь волком, падешь наземь. А тебе еще жить.

— Я не хочу.

— Ну…

За их спинами застонал в палатке Теренций. И Хаидэ заледенела, услышав, как в беспамятстве он зовет сына, перечисляя неуклюжие ласковые имена. Встала, покачиваясь. Нет сил было слышать, и она крикнула, подзывая мужчин.

— Асет! Казым! Принесите воды, много.

Сидя на камне, смотрела, как мужчины усаживали мокрого и дрожащего грека, накидывая на толстые плечи плащ. Тот вырвался, взмахивая рукой.

— Вина! Где кубок мой? Дайте, шакалы.

— Теренций. Расскажи мне все. Потом выпьешь и вернешься в полис.

Подождала и кивнула Асету:

— Принеси вина. Немного.

Она сидела, крепко держась за руку няньки и сжимая ее, когда Теренций всхлипывая и призывая гнев богов на голову Ахатты, укоряя старого Торзу и саму Хаидэ, бессвязно рассказывал о разговоре с гостьей, о том, как под утро рабыня подняла крик, стоя у входа в спальню. О том, как плача, отвечала про виденное.