Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

— Что делать, договоренности надо соблюдать. Впрочем, если какие-то проблемы, процесс я могу провести и самостоятельно. Устроит?

— Нет, нет, что вы! — засуетился паук. — Ни в коем случае!

— По поводу «рассмотрения вопроса»… Все не так просто, мы не сможем работать в обычном режиме. Ахмеду Маратовичу на настоящий момент исполнилось двадцать семь лет, восемь месяцев и почти четыре дня. Скажите, коллега, сколько времени в среднем занимает рассмотрение дела человека такого возраста?

— Триста тридцать — триста сорок лет, — не задумываясь, ответил паук, по текущему летоисчислению.

Ответил, и сам осознал возникшую проблему.

— То-то и оно, — покачал головой львенок, — а у нас всего несколько часов.

— Уточнение, — вставил слово ворон, — три часа двадцать шесть минут.

Паук явно расстроился.

— И как же мы будем…

— Предлагаю, — сказал львенок, — поговорить о самом важном.

— А что будем считать самым важным?

— Очень просто. Мы спросим об этом у Ахмеда Маратовича. Не возражаете?

Паук задумался, нахмурив брови и наморщив лоб. От умственного напряжения по всему его телу зашевелилась жесткая щетина, а на страшных челюстях выступила коричневая слюна.

— Интересное предложение, — сказал он после продолжительного размышления, — но бессмысленное. Человек не в силах судить себя, всегда найдется внутреннее оправдание.

Львенок вынужден был согласиться:

— Похоже, вы правы… А если… А если экскурсию? Познавательно и поучительно.

— Ну, уж нет, — запротестовал паук, — Во-первых, это не в моих интересах. Может быть слишком поучительно, а я все-таки имею куда большие шансы заполучить подследственного. А во-вторых… реакция может быть неадекватной. Вспомните Данте, показали всего ничего, а понаписал такого… Мое руководство было недовольно. Даже хуже — босс изволил смеяться.

— Да-да…

Львенок поморщился, и сразу же стало понятно, что недовольство высказывало и его руководство.

— Тогда остается одно. Не хотелось бы, но…

— Пинг-понг? — зловеще спросил паук.

— Он самый. Старый добрый пинг-понг.

— Ну ладно. По крайней мере, получим удовольствие. Это уже немало, правда, дружище, одно ведь дело делаем!

Но львенок изобразил на плюшевой мордочке выражение, показывающее, что он не согласен с этим предположением, и не одобряет деятельность паука вместе с его руководством, но вынужден мириться с таким положением дел. Вот насколько выразительной оказалась мимика у старой детской игрушки!

Ахмед, окончательно потеряв возможность критически воспринимать действительность, переводил безумный взгляд с паука на львенка. Последней каплей стал пинг-понг, о котором с непонятной кровожадностью говорил членистоногий злодей — да, да, именно злодей, а кем еще может быть такая ужасная тварь?! Какой пинг-понг?! Они что, совсем с ума посходили?! Хотя, это, возможно, самое разумное предположение за последнее время.

Тем временем, в лапах паука и львенка непонятным образом возникли ракетки. Ахмед немного отстраненно подумал, что интересно, как эти зверюшки ухитряются их держать — пальцев-то нет! Присмотрелся и увидел — львенок удобно ухватил ракетку поролоновыми пальчиками, а паук приспособился держать ее острыми коготками. Это было так забавно, что Ахмед улыбнулся.

В следующую секунду ему стало не до смеха. Паук резко взмахнул ракеткой, словно нанося удар по невидимому шарику, и вскричал:

— Гордыня!

Ахмед почувствовал, что этот самый невидимый шарик как ракета влетает ему в голову и взрывается миллионом ярких картинок. Нет, не картинок — до невозможности явственных сцен из жизни. И все они видны и понятны одновременно, и все они раскаленными иголками впились в мозг… Ахмед схватился за голову. Помоги, Всевышний, как обжигают эти воспоминания! Он даже не мог разобрать детали — все воспринималось какой-то отвратительной массой, вызывающей нестерпимую боль, и причиной этой боли была его, Ахмедова, гордость!

Боль нарастала, но тут вступил в игру львенок. Он взмахнул ракеткой и крикнул:

— Доброта!

Холодный как снег шарик лопнул в голове, смывая боль мятно-лимонной свежестью, а шевелящаяся куча мусора стала с шипеньем таять.

Но не дремал паук!

— Гнев!

Ахмед закрыл глаза, сжал голову руками и страшно закричал.

Доктор был добрым и румяным, с маленькой бородкой и круглыми очками. Впрочем, глядел он, слегка прищурившись, поверх очков, отчего казался очень умным и слегка ехидным.

— Где я? — прохрипел Ахмед, пытаясь приподнять голову и оглядеться.

— Что вы, — забеспокоился доктор, — ради Бога, не волнуйтесь!

Он положил мягкую ладонь на лоб Ахмеду, прислушался к ощущениям и уверенно заявил:

— Все уже позади. Теперь можете отдыхать и набираться сил.

От этой уверенности и прикосновения теплых рук стало значительно легче, и Ахмед расслабленно откинулся на подушку.

— Я в больнице?

— Разумеется! — радостно воскликнул доктор, словно факт пребывания брутального горца в лечебном учреждении доставлял ему немыслимое удовольствие.

Подошла суровая медсестра и сердито засунула Ахмеду подмышку градусник странного раритетного вида. Такой же лежал у бабушки в верхнем ящике стола.

— Везунчик, — сказала она густым басом, никак не вязавшимся с точеной фигуркой и тонкими чертами лица.

Ахмед почувствовал, как кровь приливает к затылку и пульсирует там, словно назойливый барабан, по спине пробегает холодная волна, а волосы на всем теле помимо его воли шевелятся и поднимаются.

Миловидное личико медсестры вдруг исказилось, пошло какими-то глумливыми гримасами и приобрело знакомое паучье выражение. Зато доктора внезапно стал похож на доброго львенка Рычалку.

Медсестра вытащила градусник, долго его рассматривала и, наконец, вздохнула с явным сожалением:

— Все в порядке. Здоров как бык.

Доктор виновато улыбнулся и развел руками:

— Прости Ахмедик, но мы должны были убедиться, что возвращаем тебя в целости и сохранности.

Ахмед привычно закрыл глаза, сжал голову руками и страшно закричал.

Последние несколько дней Наташа пребывала в странном душевном состоянии. Множество важных и неотложных дел, свалившихся на нее, заставляли держать себя в руках, но стоило остаться наедине со своими мыслями, как все происходящее казалось ночным кошмаром или болезненным бредом. В детстве она испытала что-то подобное, пережив тяжелейшее воспаление легких. Тогда реальность так сплелась с горячечными картинками, что разделить их было невозможно.

А еще Наташа очень скучала. Как так — лежать в постели одной и понимать, что Тёмка где-то далеко, ему плохо, и вообще непонятно, когда он сможет вернуться. В такие минуты Наташа рыдала в подушку, жалея и себя, и Рудакова.