Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

Наташа невольно вздрогнула.

— А вы как думали, — развел руками Иван Степанович, — наше правосудие сурово. И если попал в его жернова, то выбраться уже не просто. Увы.

— Но Загорский… он может чем-либо помочь?

Добрый-Пролёткин немного помолчал, как будто собираясь с мыслями и подбирая слова, и, наконец, осторожно ответил:

— Понимаете, Виктор Сергеевич, при всей его симпатии, очень ограничен в действиях. Он не может, не имеет права идти на прямой конфликт с Абдусаламовым. Вопросы большой политики выше личных пристрастий. Но я скажу вам, если бы не Виктор Сергеевич, все давно бы закончилось трагедией.

— Это необычайно гуманно, — саркастически сказала Наташа.

Иван Степанович виновато опустил голову.

— Я вас понимаю. Вам, должно быть, трудно принять все это, но таков уж сложившийся порядок вещей. Человек, кто бы он ни был, не может противостоять системе.

— Даже президент?

— Даже президент. Он, кстати, как никто другой это понимает, иначе никогда не стал бы президентом. Но не будем отвлекаться. Сценарий, при котором Артемия оправдают, также весьма печален. Абдусаламов считает себя оскорбленным, и если тюремный срок был бы для него достаточной компенсацией, то оправдание развяжет ему руки. Полагаю, вы наслышаны об этом человеке и понимаете, что он не остановится ни перед чем.

Наташа невольно оглянулась по сторонам, словно ожидая немедленной угрозы. Иван Степанович осторожно взял ее за руку.

— Наталья Владимировна, прошу вас, не волнуйтесь. И я, и Виктор Сергеевич сделаем все, чтобы вам помочь. Успокойтесь, пожалуйста.

Несмотря на такую поддержку, Наташу начало по-настоящему трясти. Советник подождал, пока она придет в себя, налил воды, пододвинул бокал и сказал:

— Выход бывает из любой ситуации. Другое дело, платить приходится за все. К сожалению, в нашем случае это именно так.

Наташа сделала глоток и, действительно, немного успокоилась.

— И что же делать?

Иван Степанович лучезарно улыбнулся.

— Ну, так уже лучше. Выход простой: Артемий признает свою вину и сотрудничает со следствием. Тогда он получает по минимуму, но я должен сразу предупредить: без реального срока не обойтись, иначе не успокоить Абдусаламова. Посидит года полтора, а там и УДО, тут-то мы поспособствуем, не сомневайтесь.

— Это точно единственная возможность? — неожиданно твердо спросила Наташа.

— Да.

— И что вы хотите от меня?

Иван Степанович слегка наклонился над столом, и, понизив голос, доверительно произнес:

— Поговорите с Тёмой. Убедите, что признание вины — в его же интересах. Поговорите, он должен вам поверить.

Наташа задумалась, машинально перебирая руками смятую салфетку. Наконец, она испытующе посмотрела в глаза Доброму-Пролёткину, тяжело вздохнула и решительно сказала:

— Хорошо. Я верю вам. Обязательно поговорю с Тёмой. Я очень на вас надеюсь, вы же не подведете, правда?

— Ну что вы, — снова расплылся в улыбке советник, — я всегда держу обещания. Всегда.

Наташа не могла точно сказать, почему так быстро доверилась Доброму-Пролёткину. Посудите сами — человек, которого видишь первый раз, говорит о вещах, способных навсегда перевернуть жизнь, а она так легко соглашается выполнять его указания. Возможно, все дело в красноречии, тонкой манере ведения разговора, убедительности слов и в неосязаемой притягательной ауре, заставлявшей окружающих помимо воли проникаться доверием и симпатией.

Свои возможности Иван Степанович продемонстрировал очень быстро. В восемь утра позвонила секретарь и скучным голосом сообщила, что к Наташиному дому направлена машина, которая отвезет ее к мужу. А вчера, между прочим, в свидании ей наотрез отказали.

Наташа поймала себя на том, что ее волновал не предстоящий разговор с Рудаковым, а то, как он ее встретит. Глупое чувство — неудобно быть свободной и здоровой, когда он тяжело болен и находится в заточении. Возможно, поэтому утренний макияж занял так много времени. Наташа в пятый раз переделывала контур правого глаза — то ей казалось, что выражение получается излишне веселым и жизнерадостным — каково будет несчастному Тёмке видеть такое, то, наоборот, все выходило слишком печально — нельзя же его дополнительно расстраивать!

Наконец, приведя себя в состояние, близкое к идеальному, и придирчиво осмотревшись в зеркало, Наташу вышла из дома. Водитель служебного Форда, который кровь из носа должен был доставить ее на место ровно к десяти, уже находился в паническом состоянии. Зато так быстро по Москве Наташа не ездила никогда. Номера Администрации вызывали инстинктивное уважение ГИБДДэшников, так что полет по встречке с умопомрачительной скоростью позволил добраться до Матросской Тишины за пятнадцать минут — результат, делающий честь даже профессиональному гонщику.

Перед входом, где уже собралась целая толпа родственников заключенных, ее ждал невысокий человек, одетый в черные брюки и белую рубашку с галстуком, какой носили еще во времена Советского Союза чиновники средней руки. Но самой характерной чертой этого господина была не старомодная, но безупречно чистая и отутюженная одежда, а взгляд — жесткий и даже цепкий, вызывающий чувство физического прикосновения. Наташа даже вздрогнула.

— Наталья Владимировна, прошу вас, — сказал человек очень любезно.

Он взял ее под руку и повел не к двери, куда стремились попасть остальные визитеры, а к неприметному служебному входу. Охранники в серо-зеленом камуфляже даже не проверили документы, а отдали честь и вытянулись по стойке «смирно» так, словно перед ними прошествовал сам президент.

Наташа представляла, что приготовленную сумку с передачей должны осмотреть чуть не под микроскопом, но, по-видимому, ее сопровождающий имел очень высокий авторитет в этом заведении, и на пакет никто не обратил внимания.

Наконец, человек с пронзительным взглядом довел Наташу до комнаты без окон со стенами, выкрашенными грязно-зеленой краской, усадил на прибитый к полу стул и вышел, оставив в одиночестве. Наташа осмотрелась. Какое, однако, неуютное место! Из мебели — стол и два стула с жесткими сиденьями. И, словно издевательство, на стене — портрет улыбающегося президента с приветственно поднятой рукой. Под портретом кто-то ухитрился сделать на стене неприличную надпись, которую потом закрасили, но сделали это неумело, или, наоборот, имея умысел, так, чтобы свежая краска точно повторяла контуры букв, и пожелание неизвестного хулигана можно было легко прочесть.

Дверь открылась, и вошел Рудаков, по привычке держа руки за спиной. Увидев его, Наташа встала и заплакала. Боже, как изменился Тёмка! Лицо почернело, глаза ввалились и горели каким-то недобрым огнем, он сильно сутулился и прихрамывал на левую ногу. Спортивный костюм был несвеж и сильно помят.