Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

Наташа вздохнула, собираясь с мыслями. Частое употребление слова «дорогая» говорила о приближении жуткого скандала. Но что поделаешь!

— Тёма, все очень плохо. Тебя или надолго посадят, или, если выпустят, отвернут голову султановские бандиты.

— Звучит жизнеутверждающе.

— Перестань паясничать! Ты что, совсем ничего не понимаешь?

— Будь спокойнее, — посоветовал Рудаков, — это всегда убедительней.

— Тёма, — решилась Наташа, — тебе нужно сознаться.

— Прости, что?

— Ну, сознаться. Признать обвинения, — Наташа зачастила, стараясь сказать как можно больше, пока Рудаков не прервал ее, — тогда будет скидка… ну, в смысле, дадут меньший срок. Он говорит, без срока совсем не получится, но зато через год-полтора тебя отпустят досрочно. Пролёткин обещает, что поможет. Иначе все будет очень плохо.

— Сознаться в чем? Ты прекрасно знаешь, я не виноват. Или тебя переубедили?

— Я знаю, что не виноват! Тёма, я очень люблю тебя! Я буду ждать! Сколько угодно! Пойми, это — система, с ней не справиться. Тёмочка, пожалуйста!

Рудаков медленно встал, прошелся по комнате туда-обратно, раскрыл стоящий на столе пластиковый пакет и заглянул внутрь.

— Тушеночка… ого! Сигареты! Хорошо, пригодятся. И конфеты — тоже здорово. Наташка, ты молодец.

Он взял пакет и, сильно сутулясь, пошел к двери.

Уже на выходе повернулся и сказал:

— Ты это… знаешь что… не приходи больше. Никогда.

Когда дверь закрылась, Наташа вскочила, сделала пару шагов за Рудаковым, но остановилась и зарыдала, по-бабьи, в голос.

Может сложиться впечатление, что господа советники занимались исключительно интригами и всяческими непонятными широкой публике делишками. Ни в коем случае! Более того, услышав слово «делишки» по отношению к выполняемой работе, достойные сотрудники Администрации Президента непременно бы оскорбились.

Например, Гофман и Добрый-Пролёткин, помимо всего прочего, сопредседательствовали в межведомственной комиссии с длинным названием и очень благородными целями. Предметом рассмотрения этого авторитетного органа были разнообразные аспекты отношений между различными религиями и конфессиями, а также вопросы сугубо материального характера, неизбежно сопровождающие любую богослужебную деятельность.

И надо сказать, господа советники блестяще справлялись со своими обязанностями. Под их руководством комиссия расцвела и превратилась в весьма серьезный орган. Разумеется, были некоторые особенности в манере работы каждого из этих славных государственных служащих. К примеру, Добрый-Пролёткин считался начальником строгим и требовательным, не допускающим отклонений от собственных указаний, в то время как Карл Иммануилович, наоборот, слыл либералом, мог пошутить, и если надо, похлопотать перед вышестоящими лицами. Или, скажем, Иван Степанович предпочитал проводить заседания в храмах, нанося визиты поочередно в церкви, синагоги и мечети, а коллега собирал членов комиссии исключительно на Старой площади. Как бы то ни было, советники прекрасно дополняли друг друга. И кто после этого сможет обвинить их в небрежении основными обязанностями?

Очередное заседание под председательством Карла Иммануиловича Гофмана проходило как раз в то самое время, когда Наташа встречалась с томящимся в заключении Рудаковым. Вынесенный на повестку дня вопрос был незначительным, если не сказать пустяковым, но затрагивал интересы всех основных религий и требовал непременного согласованного решения.

Но неожиданно обсуждение, которое вовсе не собиралось быть бурным, превратилось в форменный скандал, никак не красящий уважаемое собрание. И зачинщиком волнения стал известнейший священник протоиерей Сергий, впервые оказавшийся на заседании.

Отец Сергий был призван из далекой сибирской епархии в Управление делами Московской патриархии, поскольку показал блестящие результаты руководства вверенным ему приходом. Сказать, что он был рад переезду в Москву — означает сильно слукавить, но служение Церкви не оставляло выхода, и пришлось сменить домик у озера на квартиру в Новогирееево.

Первый месяц отец Сергий потратил на изучение ситуации и налаживанию отношений с коллегами, а это давалось не просто, и виной тому был бескомпромиссный и даже отчаянный характер священнослужителя. Бывают такие люди: внешне скромные и даже кроткие, а копнешь поглубже — и видишь бойца, да такого, что если уверится в правоте своего дела — с голыми руками выступит против армии. Всем они хороши, единственно работать с ними непросто, особенно начальству, так как оно, силу своей природы, одобряет исключительно контролируемую активность. А именно с этим у отца Сергия имелись очень серьезные проблемы.

Многие посчитали, что командирование энергичного священника в комиссию стало вынужденной мерой, призванной переключить его внимание на предметы несущественные и второстепенные. Сам отец Сергий в глубине души соглашался с таким предположением, но не возроптал, а со свойственным ему энтузиазмом принялся за дело.

Досконально разобравшись в сути вопроса и обсудив его с иеромонахом Тихоном, также представлявшим в комиссии Московскую патриархию, отец Сергий подготовил пространный доклад, в котором очень четко излагал свою позицию.

Не было никакого сомнения, что доклад будет воспринят с пониманием и интересом, однако же заслушать его не получилось.

Когда приглашенные и члены комиссии рассаживались по местам, отец Сергий неотрывно смотрел на Гофмана, как будто пытался вспомнить, где и когда с ним встречался. Постепенно обычное кроткое выражение исчезло с лица священника, скулы заострились, глаза сузились, а губы зашевелились, словно произнося беззвучную молитву.

Стоило Карлу Иммануиловичу откашляться и произнести первые слова, как отец Сергий решительно поднялся и произнес голосом грозным и страшным:

— И здесь ты явился нам?! Изыди, первый зверь!

В зале заседаний стало так тихо, что можно было расслышать жужжание носящейся у окна мухи и тиканье настенных часов в соседнем кабинете. Ребе Шмулевич, всю ночь проведший в дороге, ухватился двумя руками за челюсть, чтобы предотвратить предательски-громкий зевок, а представлявший мусульманскую общину Ходжи Талгат Ибрагимов замер с поднесенной к губам чашкой чая.

Так они и стояли друг напротив друга — отец Сергий с горящим взором и Гофман, спокойный и невозмутимый.

— Говорю тебе, изыди! — снова возопил священник.

— Вы меня ни с кем не путаете? — хладнокровно поинтересовался Карл Иммануилович.

Только сейчас все присутствующие оправились от изумления. Иеромонах Тихон ухватил отца Сергия за рукав, желая усадить на место, и при этом громким шепотом призывая прийти в себя и не позорить Церковь, прочие же принялись успокаивать Гофмана, который, впрочем, вовсе не казался оскорбленным. Исключение составлял ребе Шмулевич — справившись с зевотой, он с тонкой улыбкой наблюдал за происходящим.