Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

Она подняла палку, натягивая жилу. Костяной наконечник выцелил грудь загонщика, пёрышки затрепетали на ветру.

- Ещё жертву хочешь, Отец Ледовик?

Пронзённая плоть, и смерть, и кровь, и убийство - всё смешалось в голове, переплелось, размазалось в общую массу, за которой чернел, тускло отливая, наконечник оперённой тростинки и искажённое недоброй радостью лицо - остроносое, голокожее, бледное. "Спаси и сохрани", - пролепетал загонщик. А ведьма резко повернулась и отпустила натянутую жилу. Тростинка, тихонько запев, воткнулась в шею одного из оленей. Зверь вздрогнул, кинулся прочь, сражённый болью, но вскоре остановился и упал в снег.

- Мало тебе? - выкрикнула она. - Ещё хочешь? Ещё?

И колдунья снова вложила тростинку в жилу и снова пустила её в полёт, сразив ещё одного оленя.

Головня не выдержал - рухнул на колени и закрыл лицо ладонями. Это был сон, жуткий сон...

Ведьма что-то верещала, хохоча, а жила пронзительно пела, неся быструю гибель тем, кто не угодил ошалевшей бабе.

- Возьми! - вопила она. - Жри! Насыщайся! Сгинь с глаз моих. Не приходи больше никогда. Подлый, мерзкий, уходи к породившему тебя! Сейчас и навсегда! Сейчас и навсегда!

И этот её клич искорёжил душу загонщика. Пройдёт много зим, а он будет помнить его, и повторять снова и снова, и дрожать всем телом, но уже не от испуга, а от восторга, ибо с него, этого крика, всё и началось.

Но тогда, рядом с пещерой, наблюдая её прыжки и кривляния, он почуял близость смерти. Олени падали один за другим, собаки заходились суматошным лаем, зверолюди вопили, распростёршись ниц перед разошедшейся ведьмой, а Головня вновь и вновь вспоминал песца с перерезанным горлом и чувствовал: вот оно - орудие, данное ему богами. Этим орудием он совершит возмездие и восстановит справедливость. Им он накажет злых и возвеличит добрых. Им он прославит в веках свой род.

Колдунья же, озверев, перебила всех оленей до единого, а потом взглянула на загонщика и вонзила заскорузлые пальцы в свои толстые, переплетённые на макушке косы.

- Ты подлинно неистребим! Всё получил от меня, но не ушёл, подлец. Кто же ты такой, назойливый и непреклонный? Может, сама Наука послала тебя?

Задумавшись на короткое время, она сунула пальцы в рот и замотала всклокоченной башкой, ухмыляясь.

- Не-ет! Ты - не её посланец. Ты закоснел в своих обрядах и не смог бы глянуть так широко. А значит, ты - сам Лёд, неуязвимый для моих заклятий. Так поражу тебя металлом!

Она отбросила кривую палку и выхватила нож из чехла, висевшего на поясе. Головня не испугался, ведь она не могла причинить ему вред - это было "нельзя" для неё. Но чародейка сделала шаг, другой, третий, и загонщик ощутил беспокойство. Колдунья приближалась к нему - грозная и неумолимая, как кара небесная. В последний миг, когда она была совсем рядом, Головня всё же подался вперёд и схватил её за запястья. Кончик ножа задрожал перед его брюхом. Странная затея! Если она считала загонщика духом, то как собиралась умертвить его плоть? Ведь у духов нет плоти. Но если нож заговорён...

Они топтались на месте, дыша друг другу в лицо.

- Сдохни! Сдохни, падаль! - шипела ведьма.

Она клацала зубами и пыталась укусить Головню - совершенно как соболь, пойманный в ловушку, - но тот молчал и держал её за руки.

Чародейка боролась долго и упорно: рычала, хрипела, даже бодалась. Всё было напрасно. Головня был намного сильнее её. Он выворачивал колдунье запястье, сжимал его, чтобы она выронила нож, но ведьма упиралась, рвалась из захватов, сопела, пуская слюни, а нож гулял, покачивая острием, меж нею и Головнёй, царапая острием меховик загонщика. Головня поднатужился, выкрутил чародейке ладонь, лезвие поднялось торчком, а ведьма изогнулась, дёрнулась вперёд, точно хотела свалить его, и вдруг вытаращилась как полоумная, побледнела смертельно и начала оседать на снег. Медленно откинулась назад, обнажив тощую шею, и повисла в захватах Головни, закатив глаза. Из груди её торчала костяная рукоять ножа.

Она хотела вонзить нож в него, а вонзила в себя, глупая корова.

Но даже сейчас, когда опасность миновала, Головня не мог произнести вслух рокового слова - убийство. Он чувствовал, что если скажет его, то переступит некую грань, сломает в себе что-то, растопчет собственную душу. И тогда уже не будет прежним, а станет кем-то иным - хуже или лучше, кто знает?

Он отпустил её руки, и она упала на истоптанный снег. Но тут же вдруг ожила и, обхватив ладонями окровавленное лезвие, принялась сучить ногами и утробно реветь. Зверолюди, вскочив на ноги, бросились наутёк. А Головня покачнулся, чуть не падая от накатившей дурноты, и сжал уши ладонями. Это не было похоже на крик живого существа. Это был вопль тёмного демона, уродливой и склизкой твари, питающейся людскими страхами. Чародейка извивалась и рыдала, а Головня лепетал растерянно:

- Ты сама... сама! Бог погубил тебя. Кто я такой, чтобы разрывать священные узы духа и плоти?

И опять вспомнилось заклинание, которое твердил Отец: "Да не отнимете вы жизнь у творения Огня".

Теперь-то Головня понял, о чём тот говорил. Ясно увидел, как может человек нарушить Божье установление. Но вместо радости испытал омерзение.

"Огонь и Лёд равно противны мне", - говорила ведьма. И потому безнаказанно лютовала над творениями Огня. Наука, мать богов, дала ей такую власть.

При этой мысли напавшая слабость отхлынула, и душа, ликуя, воскликнула: "Теперь ты - гроза всего мира, Головня!".

Воистину то было величайшее озарение. Убийство - вот орудие справедливости. Владеющий им свободен от любых устоев. Владеющий им презирает заповеди Огня и Льда. Владеющий им - сам как бог.

Головня кинул взгляд на колдунью - та уже не дышала, пальцы её бессильно сплелись вокруг лезвия, кровь выедала снег под телом. Собаки драли глотки, рвались из шлей, но земля оставалась тиха и бесстрастна, не выгибалась дугой от боли, не тряслась в рыданиях, не грохотала, потрясённая гибелью живого существа, а молчала, равнодушная ко всему, и только впитывала кровь, что текла из ведьмы.

Загонщик сделал шаг, опустился на колени. И произнёс, воздев руки:

- О Наука, великая и вечная! Ты, пребывавшая в мире прежде Огня и Льда, прими меня в сердце своё, окружи меня заботой своей! Ясно вижу: Твоею волей я здесь, у Красной скалы, трепещу от прикосновения к тайне, открытой мне. Отныне и впредь буду идти стезями Твоими и внимать гласу Твоему. Ни в чём не отклонюсь от предначертаний Твоих, подвергну суровой каре оскверняющих имя Твоё! Да не разочаруешься Ты во мне, о благая и предвечная Госпожа! Ныне я, Головня из рода Артамоновых, клянусь в верности Тебе - да отсохнут мои руки и ноги, да поразит меня слепота, да испещрится тело чирьями, если нарушу эту клятву.