Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

- Истинно так, великий вождь! - выпалил Жар.

Глядя на вдохновенно вещавшего Головню, он вдруг с необычайной остротой почувствовал всю ничтожность и тщету недругов его. О богиня, насколько глуп и мелочен был Сполох в своём порыве! Не понимал, что замахивается на великана, неизмеримо сильнее его. Думал поспорить с вечностью, дурак! С таким же успехом он мог бы попытаться остановить пургу. Головня - он даже не колдун, он... стихия! Всесметающая, лютая стихия, которая не утихнет, пока не перемешает все общины, какие есть на земле.

А вождь продолжал:

- Много, много дел впереди: очистить край от крамольников, утвердить истинную веру, разобраться с пришельцами... Ох, не поспеть. Ищу человека! Продолжателя дела. А натыкаюсь на злых людей. Приходиться быть жестоким: если не раздавлю зло сегодня, завтра оно раздавит добро. Нужно торопиться. Силы мои не вечны. Хочу быть уверенным, что в свой последний час не оставлю крамоле надежды. Вот к чему стремлюсь, Жар! Вот о чём мечтаю.

Обереги на его груди стукались боками: серебряный тюлень, медный соболь, железная гагара, а ещё реликвии - "льдинка", "трубка", "пластинка". Меж ними терялся маленький кожаный чехольчик с указательным пальцем Искры и прядью её волос. Головня никогда не расставался с ним.

- Смотри, Жар, если затаишь зло - крепко пожалеешь об этом. Не думай сохранить это в тайне, от богини ничего не укроешь.

- К-клянусь, Головня... - вновь залепетал Косторез. - Никакого зла... Я предан... всей душой... я с-спасти хотел...

- Ладно, что уж толковать. Иди. Если и соврал мне, кривда твоя всё равно на явь выйдет. Ступай, ступай.

- Я не соврал, вождь! - чуть не плача, уверял его Жар. - Не соврал!

Он и сам верил в это. Страх заставил его гнать из памяти слова, сказанные Сполоху, придавить их спудом забвения и более не ворошить. А Головня почесал двумя пальцами острый кончик носа и, не глядя на него, небрежно махнул пятернёй.

- Иди, Жар.

И Жар вышел, полный восторга и умиления.

Часть третья

Глава первая

Вначале был голос. Он выговаривал торжественно и грозно: "О Наука, предвечная госпожа! Мы отдаём тебе этих людей - да насытишься их плотью, да призришь их подлые души, злоумышлявшие на тебя". И завораживающе звучал бой барабанов, размеренный, словно поступь великой богини: бом-бом-бом... А вслед за ним - дурацкое гыгыканье Осколыша, волочившего по колкой, высушенной зноем траве едва живого Сполоха. Сполох хрипел, булькая кровью, слабо шевелил разодранными до мяса руками и ногами, дрожал тяжёлыми, посинелыми веками. Знойника, невеста его, стонала, привязанная вымоченными ремнями к шесту. Сохнущие ремни до крови стягивали её обнажённое, покрытое укусами комаров и слепней тело. Толпа ликовала: "Умри, проклятая ведьма", "Молись своим демонам, коварная мразь". А вождь, потешаясь, кричал Осколышу: "Гляди, ретивый, не доконай его. Не хочу, чтоб он помер раньше своей подстилки". И в ответ - опять гыгыканье: "Мне только порезвиться, вождь, ага. Ничего другого не жажду". Хворост усмехался, глядя на позеленевшего Костореза: "Что, Жар, мутит? Привыкай, друг, привыкай. Раньше-то мы смазывали полозья землёй и жиром, а нынче - кровью. Эвон как быстро летят!". И звенел чей-то кровожадный вопль: "Давай, Осколыш, всыпь ему ещё! Чтоб кожа слезла! Чтоб лупала вылезли! Вытряси душу из подонка".

Сон, тревожный, тягостный сон. Воспоминание о казни Сполоха зудело в памяти незаживающей раной, поддерживало то вспыхивающий, то затухающий огонь страха. Косторез бежал из этого сна в другой, где была Рдяница, где маленький сын катал снеговиков, а в подвешенной к перекладине тальниковой корзине дремала, посасывая кулачок, младшая дочка. Жена кричала сыну: "Куда пошлёпал? Меховик одень! Демоны застудят". Старшая дочь вращала трещотку, визжа от восторга. Снаружи слышались возгласы родичей и лай собак. Пылан напевал, волоча сани: "Уж неймётся мне, неймётся, да и всё-то - лабуда". Зольница ему: "Чего нос повесил, загонщик?". В соседнем жилище Остроносая оправдывалась перед Лохматым Сверканом: "Когда ж мне этим заняться? Не пяток же рук! Сам поразмысли...".

И тут вдруг - плаксивый голос:

- Цтоб цебе землёю подавицца!

Жар открыл глаза.

Над его головой, свисая с поперечных жердей, висели костяные фигурки. Серое небо, глядевшее через скошенные, закопчённые окна, омывало их призрачным светом, смазывало лица и очертания.

Фигурок было шесть, но Косторез считал по старинке: пять и одна. "Шесть" было новым словом, непривычным.

Крайняя слева, самая большая, изображала богиню Науку - длинноволосую красавицу в меховике из тюленьих шкур с ладонями, простёртыми к людям. Сейчас она мало походила на владычицу земли и неба, но когда Жар покрасит её волосы золотистой охрой, когда покроет одежды малахитовой зеленью, когда вставит в глазницы маленькие сапфиры и обовьёт горностаевым мехом, богиня засияет во всём великолепии.

Рыжий юноша с горящим факелом - неутолимый Огонь. На него придётся извести немало красной охры. Глаза у него - два лучистых рубина, пламенеющие, яркие. А меховик - белый, чтоб оттенить цвет волос.

Сумрачный бородач с топором в руке - суровый Лёд, старший сын Науки. Что могло украсить господина тверди и холода лучше, чем драгоценная лазурь? Таковым он и будет - иссиня-серым, точно покрытым изморозью, с волосами чёрными, как зола, и кусочками кварца в глазницах. Истый повелитель ночи! Да вздрогнет каждый, узревший его!

Рядом - животворный Свет, спутник Огня. Крылатый безбородый юнец, с ног до головы покрытый сияющим пухом. На него тоже придётся извести немало золотистой охры. Лишь бы хватило! Но это ещё не всё. Нужна киноварь - раскрасить лицо. А киновари не было. Ох, беда, беда...

Рядом со Светом - вечно голодный Мрак, неизменный товарищ Льда: насупленный старик с широкой бородой, плотно закутанный в медвежью шкуру. Такому подошла бы чёрная краска, её делают из сажи, перемешанной с пеплом и жиром. Главное - не подносить фигурку к огню, иначе слой стечёт.

Последний справа - великий вождь: могучий охотник с копьём в правой руке, густобровый и длиннобородый, с надменным взглядом прищуренных глаз. Не слишком похож на Головню, но какая разница? Зато грозен и величав. Меховик у него серебристо-серый, как песцовая шкура, пояс - коричневый, из жжёной земли; шея увешана оберегами из маленьких самоцветов.

Косторез потянулся и сел, спустив ноги с нар. Ступней коснулась приятная мягкость медвежьей шкуры, устилавшей дощатый пол. Почесал потную шею, прислушался к гудению гнуса. Поднялся, снял с крюка связку древних вещиц: изогнутые железячки в костяных каркасах, острые льдинки в кожаных мешочках, непонятные оплавленные штуковины - живая память о больших пожарах, когда Лёд и Огонь схлестнулись за власть над миром. Обычный набор. Ни "трубок", ни "глазок", ни пупырышков. Всё как у всех.