Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

Лежавшая рядом подруга - широколицая, конопатая - сонно почмокав пухлыми губами, перевернулась на левый бок, спиной к Жару. Косторез осторожно вылез из-под разноцветного стёганого покрывала, набитого пухом неведомой южной птицы, одел связку на шею. Из головы не выходили мысли о гостях из далёких земель. Странные люди (да и люди ли?): зарятся на доступное, а от редкостей воротят нос. Не нужны им ни реликвии, ни книги древних, подавай только пушнину да рыбий зуб. Ну как таких понять?

Отодвинув расшитый зелёными нитями матерчатый полог (обменял гололицему гостю на четыре пятка соболиных шкурок и двух лошадей), Жар бросил взгляд на дочерей, спавших у противоположной стены. Старшая сопела, подложив ладони под щёку, подтянув к животу коленки. Покрывало её наполовину сползло, обнажив оттопыренный зад в нательнике из выделанной кожи. Младшая - коренастая, пышнокудрая - лежала на спине, натянув покрывало до самых глаз: боялась ночных демонов, о которых ей прожужжали уши подруги в женском жилище. Жар поглядел на их плосконосые, скуластые лица, и опять вспомнил старые сплетни про Рдяницу. Сознание - в который уже раз - опалило ужасным вопросом: "Неужто правда?". Но тут же пришла другая мысль, ершистая: "Правда или нет - всё одно. Мои дочери - были и будут".

Жар пригнулся, обошёл трубу дымохода, бросил взгляд на плоское бронзовое блюдо с причудливой чеканкой по краям, что висело на перекладине рядом с мешками для молока. В литом днище отразилось его лицо - тонкое, безволосое, с жидкой бородёнкой и крупным носом: лицо полуурода.

Жар закусил губу, рассматривая себя, почесал лоб. Урод и есть. Отвратительный гололицый урод.

В памяти всплыло:

"Эй, гололицый, нос не застуди!"

"Волосья-то мамка повыдергала?"

"Рыба, зачем на сушу вылез? Прыгай в прорубь"

С младых ногтей его изводили этим. Он злился, набухал яростью, но ответить не мог - не хватало отваги. Только огрызался и убегал, рыдая от бессилия.

Урод - он и есть урод. Намертво приросло, не отодрать.

Но ведь он - не урод! В нём нет ничего уродливого. Другие вон и кривые, и косые, а ничего, живут себе. Один лишь он был как изгой. Досадно и больно.

Жар опять посмотрел на своё отражение. Ну и что? Теперь-то у него есть всё: и жена, и дети, и почёт.

Отчего же так скверно на душе?

Глупо, глупо. Лучший косторез тайги - а живёт воспоминаниями о детских обидах.

В жилище стоял крепкий запах навоза и вонючей прелости, источаемый двумя маленькими жеребятами и телёнком-породком. Они лежали на усыпанных мелкой стружкой и сеном оленьих шкурах возле входа, пихались, пуская слюни во сне. Там же, поджав ноги, пригрелся на полу слуга - косматый прыщавый парень с вытекшим правым глазом. Трещали поленья в очаге, сквозь дым проглядывали висевшие на стене лисьи капканы, рыжела старая ржавая подкова, переливались инкрустированные самоцветами серебряные ножны.

Жар подумал, не разбудить ли слугу, но решил - не стоит. Ещё начнёт греметь посудой, шуршать сеном, топать, а Косторезу хотелось побыть в тишине.

Он умылся из кадки с водой, потом взял с полки бело-синюю эмалированную чашку с рисунком в виде безрогих гривастых оленей, окружённых цветами. Чашку привезли издалека, с той стороны Небесных гор, с берегов Солёной воды, где Огонь выглядывает из-за облаков. Так говорили. Правда или нет - кто знает? Чашки шли нарасхват - за каждую выкладывали до пяти лошадей или до пяти пятков горностаевых шкур.

Жар налил из кувшина молока, подсел к очагу, начал пить, размышляя.

Где же достать киноварь?

Её привозили гости - лукавые и необязательные люди. Привозили с юга, переправляли с того берега большой воды. Жар давно предлагал вождю отправить туда отряд, разведать пути. Проканителились, забыли, а теперь вот сиди и жди, когда охотники вернутся. Хорошо, что есть пушнина и рыбий зуб - будет чем меняться с гостями.

Он вздохнул, отставил пустую кружку и, надев меховик, вышел на мороз.

По правую руку от Косторезовой избы тянулись шатры гостей: красные, жёлтые, синие. Слева торчали срубы общинников: приземистые, пузатые, словно бабы на сносях. Вдоль срубов тянулись палки с сушёной рыбой, стояли врытые торцом сани. На краю холма высились кузни, меж которых вилась тропинка к плавильням. Там же, чуть в стороне, чернела слегка присыпанная снегом гора угля.

Головня повернул направо и двинулся вниз по бугристому склону, цепляясь ногами за хваткие кусты скрытого под снегом стланика. У подножия холма, полузанесённая порошей, торчала среди сугробов глыба известняка - словно туша огромного окаменелого тюленя. Глыбу доставили из урочища Белых холмов, тащили много дней, обвязав переплетёнными жилами; измучили лошадей, сами чуть не померли от натуги, но приволокли. Теперь она ждала, пока за неё возьмутся еретики-каменотёсы с того берега большой воды, доставленные исполнительным Осколышем.

Жар подступил к глыбе, обозрел её с возвышения. Всю ночь ворочался, не мог заснуть: воображал, как будет обтёсывать эту громадину, как будет ходить вокруг неё, покрикивая на работников, как будет делать замеры. Ошибка тут недопустима. Всё должно быть выполнено безукоризненно. Сейчас решалась его судьба: оставит он по себе вечную память или уйдёт в небытие.

Он стоял, тихонько дрожа от нетерпения, а небо над ним понемногу светлело, тёмно-серые духи понемногу расцепляли хватку, уползали прочь, и на их месте проступало однообразное бездонное марево - слепое и глухое, как тьма в пещере.

"Лик - самое важное, - думал Жар. - Он будет большим, очень большим. Шеей можно пренебречь... И частью туловища. Пусть. Кому оно нужно, это туловище? У богов как у людей - всё решают глаза".

Община уже просыпалась: полились далёкие разговоры, утробно забулькали вёдра в проруби, загрохотал где-то уголь, сгружаемый в бадью; хрустя снегом, побежали к хлевам весёлые девки, затявкали псы, выпрашивая подачку.

Пора было возвращаться домой.

Косторез развернулся и в задумчивости побрёл вверх по склону, скрипуче вминая в снег ветви стланика. Наверху его уже ждал помощник - беззаботный уроженец Крайних гор, приставленный вождём для совета и пригляда по каменному делу. Звали его Штырь и каменщиком он был отменным - всю жизнь только тем и занимался, что тесал булыжники. Косторезу, честно говоря, этот помощник был как кость в горле: еретик, гнилушка, тьфу. Чем взял? Ворожбой, не иначе. Они, горцы, чародействовать горазды.

Блистая прозрачным самоцветом в левом ухе, помощник сообщил:

- Ноцью возвернулся Луцина с госцями. Киновари нету.

Жар остановился как вкопанный.

- К-как нету? П-почему?

- Грит, видял цёрных пришельцев. Вот и возвернулся.

Мысли поскакали одна быстрее другой. Бешенство охватила Костореза.