Т. Финн - Мираж и другие рассказы

Алёна Игоревна — да полно, она ли это? — шагнула к Бабочкину. Её неестественно яркие на бледном до синевы лице губы приоткрылись, и, уже не скрываясь, белыми шипами выглянули кончики острых клыков.

Бабочкин панически оглянулся на монотонно бормочущего у стены Ивана Евгеньевича. Тот мельком глянул на менеджера и отвернулся, продолжая что-то втолковывать мерно кивающему собеседнику.

— Мужики… — замирающим голосом сказал Бабочкин. — Мужики!

Андрей Яковлевич взглянул на потного, вжавшегося в стенку у зеркала менеджера, и поморщился.

— И что, так и не подписали? — деловито спросил он Ивана Евгеньевича.

— Так я ж и говорю, нет! — радостно подтвердил тот, вынув сигарету изо рта и взмахнув ей в воздухе. — Не подписывает, змеюка, хоть ты разорвись!

Бабочкин бочком продвинулся вдоль стены. Поколебался немного, но истончившаяся до осиной стройности дама сделала ещё шаг и широко улыбнулась, раздвинув алый рот. Бабочкин зажмурился и ринулся к выходу.

Что-то царапнуло его по рукаву, но он вылетел в дверь и, не оглядываясь, быстро зашагал по коридору. Привычные прямоугольники дверей, такие одинаковые, надоевшие до зевоты, немного привели его в чувство. Менеджер сглотнул, пригладил волосы, откашлялся и, твёрдо стуча каблуками, направился к лестнице.

Надо выйти на воздух. Должно быть, у него что-то с глазами. Давление скачет, не иначе. Недаром он столько лет сидел в душной комнатушке, пялился в экран монитора и жевал готовые обеды. Вот и результат.

Душное ощущение тревоги немного отпустило, но в груди продолжал растекаться холодом осколок льда.

Бабочкин спустился по лестнице на нижний этаж и вышел на пятачок выложенного светлой плиткой пространства у входа. Тонированные стёкла входных дверей слабо светились, обещая солнечный день и глоток свежего воздуха.

Он постоял немного, рассеянно глядя сквозь двери на темнеющий над входом козырёк крыльца и отблески ламп на стекле с надписью: «выход». Внезапно вспомнил историю с предупреждающими надписями, которые, как утверждалось, доводили людей с неустойчивой психикой до самоубийства. «Выхода нет» — гласили эти надписи, и Бабочкин вспомнил свою самоуверенную усмешку человека, убеждённого, что уж его-то такими словами не проймёшь.

Застучали по плиткам острые каблучки. Менеджер вздрогнул и обернулся. По лестнице сбегала, почти не касаясь ступенек, жгучая брюнетка. Мелькнул оскаленный в широкой ухмылке алый рот. Блеснули из-под рассыпанной чёрной гривы голубые белки неподвижных глаз, устремлённых в одну точку. И точка эта находилась на груди Бабочкина.

«Да что она может мне сделать?» — механически повторял он, заметавшись у будки вахтёра. — «Кто она такая, в конце концов?»

— Скажите, э-э-э… — пробормотал он, сунувшись в окошко будки. — Э-э… вы не могли бы вызвать… сказать, который час?

Вахтёр оторвал взгляд от журнала «Вестник садовода», посмотрел на менеджера и нехотя ответил:

— Половина второго.

И, потеряв к Бабочкину всякий интерес, уткнулся в свой журнал.

Женщина всё ускоряла шаг, теперь она уже почти летела над холодными плитками вестибюля. Чёрные прядки волос развевались, обнажённые руки вытянулись навстречу обомлевшему от испуга и происходящего абсурда менеджера.

— Вызовите охрану! — потеряв голову, крикнул он вахтёру. Тот ответил изумлённым взглядом, повёл глазами по вестибюлю, и, не найдя там ничего особенного, принялся неторопливо копаться в пухлом, исчирканном синими чернильными записями, вахтенном журнале.

Бабочкин метнулся к дверям. Толкнул зеркальное полотно и вылетел на крыльцо. С разбега пробежал по ступенькам и остановился в изумлении.

Офисное здание напротив исчезло. Белёсый, мерцающий свет окружал застывшего на последней ступеньке менеджера. Свет исходил отовсюду, как будто не имея определённого источника. Солнца не было, над головой висела бледная, и одновременно режущая глаз жемчужно-голубая дымка.

Не было ни улицы с припаркованными у здания автомобилями, ни газона с постриженной травой и цветочной клумбой, и даже чугунная ограда исчезла. В зыбком голубоватом сиянии перед Бабочкиным расстилалось грязно-белое, плоское поле с чахлой растительностью, перечёркнутое посередине узкой лентой дороги.

— Что это? — вопросил пространство менеджер, озирая унылую равнину. — Куда ограда девалась?

Почему-то исчезновение чугунной, в солидных завитушках ограды у входа потрясло его больше всего. Бабочкин осторожно вытянул ногу и тронул носком ботинка белую крупу у подножия крыльца.

Крупа бесшумно примялась, расползлась манной кашей. Сейчас же возник ветер, он так же бесшумно принялся сметать белые комочки, завиваясь в крохотные смерчи у края крыльца.

— Я понял, — Бабочкина осенило. — Это сон. Я сплю.

Ему стало всё ясно. Он даже рассмеялся, хрипло и с облегчением. Вот дурак, он же просто заснул, сидя за компьютером. Даже этот ветер, что шевелит ему сейчас волосы на затылке и холодит спину — это просто сквозняк от хлопнувшей двери. Должно быть, вернулась Алёна Игоревна…

Бабочкин пригладил взъерошенные сквозняком волосы. Пальцы на что-то наткнулись. Наверное, во сне он задел монитор. Улыбаясь, менеджер обернулся. Там стояла, взяв его за руку ледяными пальцами, брюнетка и смотрела на него в упор. Узкое синеватое лицо её голодно заострилось, чёрные, во всю радужку, зрачки с красноватым отливом не отрываясь, глядели в одну точку, словно Бабочкин был мишенью.

Вскрикнув, менеджер отступил назад и слетел с крыльца. Ноги в лёгких ботинках погрузились в белую крупяную кашу. Ступни сразу заломило, как от ледяной воды.

— Нет, это сон! — визгливо вскрикнул он, пятясь от медленно идущей к нему женщины. — Только сон! Я сейчас проснусь!

Он сильно ущипнул себя за ногу. Брюнетка не исчезла. Она подняла руку, и в неживом голубоватом свете нависшего над головой неба менеджер увидел, как блеснул у неё на ладони узкий, заострённый на конце, клинок.

Клинок серебряной рыбкой сверкнул в воздухе, когда женщина ловко подкинула его в ладони и сжала в тонких пальцах. Теперь остриё было направлено прямо в грудь Бабочкину.

Она выбросила вперёд руку, узкое лезвие тошно свистнуло, и на рубашке едва успевшего отшатнуться менеджера появился короткий разрез. Лоскутом повис отрезанный наполовину карман.

— Мама! — взвизгнул Бабочкин.

Он развернулся и бросился бежать. Сон это или нет, ноги несли его вперёд, по серой, уходящей всё дальше полосе дороги. Краем глаза он видел, как разрез на его рубашке набухает кровью.

Он не решался, да и не смог бы оглянуться на бегу. Бабочкин чувствовал — она сзади, она нагоняет. Сердце колотилось в груди, воздух со всхлипами входил в горло, ноги, не привычные к долгому бегу, подкашивались и дрожали.