Валерий Михайлов - Комедианты

– Нет, Дюльсндорф, это будет опять слишком мелко.

– А что же тогда не мелко? Привязать меня к столбу и кидать томагавки?

– Нет, Дюльсендорф. Индейцы пытали свои жертвы из уважения. Если вы помните, способность переносить пытки считалась у них хорошим тоном. Пытая, они тем самым признавали в противнике достойного человека. Я же обрекаю вас на совершенно иные пытки, пытки презрением. Знаете, какое самое изощрённое наказание для изменившей тебе супруги? Равнодушие. Полное равнодушие. Это ничего не значит! А следовательно, она тоже ничего не значит. Совсем ничего. Ни одна женщина не согласится быть никем… Ладно, Дюльсендорф, мне пора. Попью с вами чаю как-нибудь в другой раз. Пирожные кушайте смело, они не отравленные.

Сказав это, гость поднялся и вышел из вагона.

– Карл, это он? – спросила встревоженная Света.

Дюльсендорф утвердительно кивнул.

– Почему ты позволяешь ему так себя вести?

– Потому что он вне досягаемости.

– Но ты бы мог…

– Если бы я мог, он бы не пришёл. Он очень осторожен, несмотря на видимую бесшабашную наглость.

– Что ему надо?

– Он хочет меня уничтожить.

– Убить?

– Это было бы слишком просто.

– Тогда…

– Тогда ты сейчас соберёшь свои вещи и уедешь отсюда на край света. И лучше всего, если никто, ни одна живая душа не будет знать, куда ты делась.

– Я не брошу тебя.

– А чем ты мне сможешь помочь? Пойми, в таких делах ты балласт, а мне надо быть налегке. Ты – уязвимое место.

– Не прогоняй меня…

– Это решённый вопрос. Собирайся.

– А что будешь делать ты?

– Воевать. И в первую очередь, я навещу объект. Но это немного погодя.

Была глубокая ночь. Часы показывали что-то около четырёх. Странный, удивительно яркий сон потряс меня до глубины души. Я вышел на кухню и жадно осушил полчайника воды. Немного полегчало. Можно было возвращаться в постель, хотя вряд ли я смог бы быстро заснуть. Я принёс себе ещё одну подушку и устроил высокое ложе, с которого очень удобно наблюдать за игрой теней на тюлевой занавеске.

Сначала не было ничего интересного, но потом, после того, как в окно ворвался свет фар проезжающей мимо машины, я отчётливо увидел забавную физиономию коровы, которая ловко ела что-то похожее на лапшу длинными китайскими палочками.

– Привет, – сказала она, видя, что я на неё смотрю.

– Привет.

– Как дела?

– Ничего.

– Что-то приснилось?

– Да. Странный такой сон.

– Расскажи.

– Была тьма. Абсолютная тьма. Бесконечная абсолютная тьма. И был свет. Ровный круг света метра два в диаметре. В центре этого круга сидел я, как обычно сидят японцы. Сколько я там сидел, не знаю. Похоже, само понятие времени было чуждо этому месту. И вот в круге появилась девушка. Она была совсем ещё юной, совершенно обнажённой и удивительно красивой. Она держала в руке цветок лотоса, а на губах у неё играла улыбка. И было что-то дьявольское в этой улыбке. «Убирайся прочь!», – крикнул я ей. «Это тебе». – Она положила цветок возле меня на пол. «Убирайся!», – крикнул я снова и выбросил цветок за круг.

Корова почесала нос палочкой и чихнула.

– Должна заметить, хреновый сон.

– Ты трактуешь сны?

– Берусь иногда, когда сон мне понятен.

– А мой сон тебе понятен?

– Твой сон проще простого. Тьма – это Мир во всём его многообразии.

– Никогда не думал, что мы живем во тьме.

– Круг света символизирует ту часть бытия, что ты познал на сегодняшний день.

– Негусто.

– Я бы даже сказала, ничто.

– А девушка?

– Девушка – это жизнь или природа. С одной стороны, она юная и красивая, с другой, у неё улыбка дьявола. Лотос символизирует высший мистицизм бытия. Рождённый в грязи, он проходит сквозь воду и расцветает, поднявшись над всем. Цветок лотоса – это наивысший момент мистицизма. Но ты отбросил цветок. Ты испугался и всё испортил. Ты испугался её улыбки и совсем не уделил внимания её красоте. Такова твоя роковая ошибка.

– А у тебя есть сны?

– Не знаю.

– Что значит, не знаю?

– Я сама сон. Или ты думаешь, что умеешь разговаривать с тенями и наяву?

– Так ты сон?

– Не совсем. Есть тонкая грань между сном и смертью, и ты сейчас на ней, поэтому можешь управлять сном.

– Но почему раньше ничего такого не было?

– Раньше в тебе это спало, а теперь просыпается. Раньше ты мог только мельком видеть свою незнакомку, а совсем недавно ты разговаривал с ней почти до утра.

– Но как?!

– Тише, не кричи. Не я одна умею входить в чужие сны. Нас много, и не всем ты по нраву.

– Ты с ней знакома?

– Я о ней слышала, как и все мы.

– А вы – это кто?

– Мы – это мы, зачем тебе это?

– Ну, знаешь, говорящие коровы – это всё-таки чудо.

– Ты дурак. Ты всю жизнь живёшь среди настоящих чудес, которых ты не замечаешь. Чудесно всё: трава, деревья, вода, время. Ты думаешь, ты смог хоть что-то в этом понять? Ты просто привык и перестал видеть. Тебя удивляет говорящая корова? Но всё на свете имеет свой язык, надо только уметь его понимать.

– И раз я с тобой разговариваю…

– Это я разговариваю с тобой. Так что особо не обольщайся на этот счёт. У тебя только немного приоткрылись веки, на какие-то доли миллиметра, ровно настолько, чтобы уловить существование света. Даже не свет, а только сам факт его существования.

– И что, это безнадёжно?

– Если бы это было безнадёжно, я бы с тобой не разговаривала. У тебя открываются глаза, и это важно. На сегодняшний день это самое важное, что могло с тобой произойти. С одной стороны, это величайшее благо, с другой – величайшая опасность. Для кое-кого ты начинаешь представлять опасность.

– Для кого? Для Дюльсендорфа?

– Давай обойдёмся без имен.

– Но…

– Если я тебя не переоценила и ты не болван, ты сам во всём разберёшься. Ну а если ты болван, всё равно ничего не поймёшь.

– Я ничего не знаю о них.

– А тебе и не надо знать о них ничего. Для тебя важнее совсем не это.

– Тогда что?

– Помнишь Борхеса?

– Что именно?

– «Молитву».

– Я когда-то её читал, и она произвела на меня неизгладимое впечатление, но сейчас я её почти не помню.

– Сейчас для тебя важна последняя строка: «Хочу умереть раз и навсегда, умереть вместе со своим всегдашним спутником – собственным телом».

Было уже темно, когда вокзал вытолкнул меня из своего чрева в совершенно чужой, враждебный мне город. Несмотря на то, что всё ещё была первая половина осени, было ощутимо холодно. Город был чужим, и не только потому, что я был там впервые, он был чужим по духу, по своей природе, по той атмосфере, которую смело можно назвать душой города.

КОГДА ОТРЯД ВЪЕХАЛ В ГОРОД… Вовик совершенно по-своему воспринимал эту строчку. Любитель бродяжничать, он объездил всю округу. Приедет куда-нибудь и долго бродит по улицам, пока не начнёт чувствовать настроение, – от дома к дому, от улицы к улице…